Алексей Викторович никогда ни с кем не разговаривал прилюдно. Он обязательно уединялся, запирался, уходил из помещения и что-то быстро нашептывал собеседнику, пронзая его недобрым взглядом. Особенно непроницаем он был с женщинами, иногда даже казалось, что он их тайно ненавидит. Или боится. Единственной представительницей слабого пола, которую он терпел и даже, создавалось впечатление, уважал, была некая Марина Яковлевна, увядающая, но недурно сложенная дама, с таким же, как и у Старикова, бесцветным лицом и абсолютно невыразительными, по-птичьи пустыми глазами. От нее всегда веяло холодом и надменностью. Молва приписывала Марине Яковлевне недюжинные финансовые способности и превосходное знание современного экономического мира. Надо сказать, что вместе эта парочка смотрелась жутковато и больше смахивала на опытных подельников-аферистов. Никто не знал, чем они глянулись Плавскому, но таскал он их за собой всюду. К этим двоим примыкали братья Укольники, которых все почему-то считали племянниками Старикова, многие даже находили в них какие-то схожие черты.

Кроме этого, в группу «темных сил», как ее окрестили приближенные к генералу военные, входили еще три и вовсе экзотические личности. Лохматый, нечесаный и всегда неопрятно одетый колдун Яков и его помощница Гелла, высокая, довольно эффектная девица с ярко-рыжими волосами. Им неизменно отводилось отдельное помещение, которое они за пару дней угаживали до необходимости полного ремонта, развешивали по стенам кабалистические знаки, карты звездного неба, столы заваливали бумагами с астрологическими схемами, книгами по черной магии, шаманству и прочей дрянью. По углам на полу стояли шарообразные аквариумы, в которых под тусклыми лампами обитали огромные черные скорпионы, ящерицы и иная нечисть. Окно, словно паутиной, было затянуто пыльной серой марлей, а под ним стоял неизменный не то диван, не то топчан. Без особой нужды в эту по-булгаковски нехорошую комнату заходить никто не любил. Правда, еще в Москве, когда штаб-квартира опального генерала находилась в старинном здании рядом с Третьяковкой, Малюта, проходя мимо злополучной двери, частенько слышал протяжные стоны Геллы, громкое сопение Якова и жалобный скрип топчанистого дивана. «Неплохо они там колдуют», — с легким отвращением думал он, на минуту вообразив сцену любви в окружении копошащейся по углам мерзости.

Замыкал эту галерею старый, безобидный, плешивый еврей с круглыми на выкате глазами, редкой бороденкой, от рождения испуганным лицом, всегда суетящийся и ничего не умеющий делать. Арон Моисеевич Басир числился по хозяйственной части и постоянно жаловался на притеснения и несправедливости, чинимые ему чуть ли не всем миром. Почти все, кто сталкивался с эти людьми, искренне недоумевали, зачем они были нужны Плавскому, но, зная его крутой и злопамятный нрав, спрашивать не решались. Есть они, ну и есть! А у кого сейчас нет придворных колдунов, предсказателей, прорицателей, астрологов и прочих чародеев. Конечно, эта честная гоп-компания в полном составе никогда на большой публике не появлялась, в чем, наверное, и заключалась суть придворной интриги. Чем выше поднимался в стране авторитет Плавского, тем больше людей вовлекалось в его орбиту и тем большему их количеству требовался, так сказать, доступ к его телу. А доступ этот бдительно контролировал полностью подвластный Алексею Викторовичу круг.

Надо сказать, Малюта, в силу своей врожденной толерантности, состоял с этой командой в самых добрых отношениях. Он мог, дожидаясь пока освободится шеф, битый час слушать Арона Моисеевича с выражением неподдельного интереса на лице, чем доставлял тому явное удовольствие. Он не забывал нахваливать прозорливость Якова и, если подворачивался подходящий случай, откровенно заигрывал с Геллой, от чего та моментально заводилась и, похоже, была явно не прочь утянуть его в свои ведьминские чертоги. Однако присутствие там насекомых, хоть и родственных ему по знаку, но симпатии явно не вызывающих, его пыл начисто охлаждало, и он всякий раз грамотно смывался под самым благовидным предлогом. И только однажды ему все же не удалось улизнуть от рыжеволосой, потому что приключилось это прямо в лифте.

С Алексеем Викторовичем у Скураша были свои особые отношения. После изгнания Плавского со Старой площади, Малюта по-прежнему продолжал вращаться в привычных ему кругах политиков, журналистов, депутатов и средней руки чиновного люда, так что иной раз за день ему удавалось выудить весьма ценную и небезынтересную для Плавского информацию.

Просто диву даешься, как поразительно доверчивы и полны мужества наши люди! Бьет их жизнь, бьет, а они все равно остаются патриотами, радеющими за лучшее будущее своей поруганной и оскверненной земли. Это нынче что-то произошло с народом, он сник, замкнулся в себе, затаился и вовсе потерял надежду, осознав, что больше от него ничего не зависит, а тогда, восемь лет назад, все были смелее, активнее, еще во что-то верили и мечтали. На этих-то мечтах страну подловил и опустил бессовестно бывший обкомовец со своей прожорливой семейкой.

Многие, узнав, кто такой Малюта и на кого работает, прямо предлагали свои услуги и готовы были выполнять любые поручения, лишь бы помочь Плавскому вернуться в большую политику. Народ был, конечно, разный, подходили и актеры, и политики, не желавшие светиться в прямых контактах с опальным генералом, и свой брат, журналист, и менты, и чекисты. Один из них, так, по дружбе, бывало, притаскивал весьма ценные сведения чуть ли не литерного характера. Так вот, какой-то частью собранной информации Скураш и делился с Алексеем Викторовичем, и не только с ним одним, но и с тем же Поповым, и с перекочевавшим из Совета в кресло руководителя аппарата партии Обрушко. Одним словом, отношения Малюта выстраивать умел, его ценили, почитали водить с ним дружбу, и всяк считал его своим человеком. Единственной, с кем у него никак не ладился контакт, была Марина.

Скураш незаметно выпал из общей команды где-то вскоре после учредительного съезда Российской народно-республиканской партии, которую Плавский, втайне от широких масс, пытался выстроить по образу и подобию американского аналога, даже втихаря встречался с несколькими конгрессменами и политтехнологами республиканцев. Насилу его отговорили приглашать подобных господ на сам съезд, хотя телеграмму от американского посла, ярого республиканца, торжественно зачитали.

6.

Надо сказать, подъезжая к бывшей крайкомовской гостинице, а имя «Октябрьская» в былые времена носили все без исключения подобные заведения во всех краях, областях и республиках, Малюта слегка волновался. Он не совсем представлял себе, как сложатся его новые отношения с бывшим шефом.

Однако Плавский, вопреки ожиданиям Скураша, принял его как дорогого гостя в огромной гостиной своего гранд-люкса. Зная, что Анна Александровна в городе, Малюта предварительно заехал в цветочный павильон и, к своему удивлению, обнаружил там почти московский выбор привезенных из Голландии растений. Примостив огромный букет на одном из роскошных диванов, он с искренней радостью обнялся с Плавским. Разговор как-то сразу заладился, они оба явно были рады встрече, так что Малюта вскоре расслабился и перестал чувствовать неловкость. Они устроились у окна, за большим круглым столом, сервированным к позднему завтраку.