Кумир национал-большевиков, воплотивший вроде бы в жизнь НБ-проект, «стер в лагерную пыль» и создателя правой версии этой идеологии Николая Устрялова, и певца ее левого варианта Николая Клюева. Сталин был мастером политического равновесия.

Но он не мог не понимать, что вся Империя держится на нем. Он ее «солнце». Его закат будет означать неминуемую гибель державы. Ведь, у него не было даже подлинных соратников («бригады», хотя бы как у того же Гитлера). То есть продолжить дело, было некому. Или он собирался жить вечно?

Беранже писал: «Если к правде святой Мир дорогу найти не сумеет — Честь безумцу, который навеет Человечеству сон золотой!». Сталин, похоже, был таким вот иллюзионистом. Прекрасно осознавая обреченность проекта, он просто длил, сколько мог, имперскую «сказку для нищих».

А потом просто упал и умер. Но фантом, созданный им, продолжал висеть в воздухе. Год от года он терял четкость очертаний, утрачивал целые фрагменты. А потом развалился окончательно на отдельных призраков. Они и по сей день требуют дать досмотреть не им приснившийся сон.

Любимая патриотическая легенда многих современных державников повествует о «православности» Сталина. Да, он и в самом деле, «амнистировал» Церковь в 1943-м. Но сделал это вовсе не потому, разумеется, что внезапно прозрел и вспомнил, чему его в семинарии в юношеские годы учили, и не потому, что прежде его «обращению» троцкисто-зиновьевцы мешали.

Большой террор тридцатых косил не только видных представителей ленинской гвардии (и в самом деле, закоренелых богоборцев), но и священнослужителей. Причем, массированность и жестокость репрессий против людей Церкви тогда были даже значительнее, чем в 20-е.

Это, впрочем, никак не означает, что Ильич был гуманнее. Просто он действовал в еще не вполне «умиротворенной» стране. А поэтому ему приходилось для удара по «церковникам» выгадывать момент. Так, например голод в Поволжье он с неподражаемым мастерство и чувством ситуации использовал как повод для тотального изъятия церковных ценностей и террора против духовенства.

Вот какую установку давал своим подручным «вождь мирового пролетариата»: «Для нас данный момент представляет из себя единственный момент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову… Именно теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией… Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления. декрету. Мы должны дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий».

Блестяще, все-таки, Ильич формулировал! Но если его борьба с Церковью производит впечатление одержимости (в исконном смысле — бесом). То Сталин в этом случае, как и во всех других, действует абсолютно холодно и прагматично. Истребляя комсостав, он не стремится, разумеется, уничтожить армию как таковую. Просто ему нужна другая армия — надежная опора его личной, ничем и никем не ограниченной власти.

Так же и с Церковью. Причем, в отличие от Ленина, репрессировать священство он мог, не опасаясь возмущения «черносотенного мещанства и крестьянства». Кулаков, как и городских предпринимателей, Сталин планомерно ликвидировал как класс.

И гонения на Церковь, разворачивались параллельно процессу коллективизации. Вот, характерное заключение окружного прокурора по поводу ареста некоего священника Крылова: «Арестован Крылов и выслан по постановлению тройки ОГПУ. правильно, поскольку агитировал крестьян не вступать в колхозы, внедряемые евреями, которые хотят закрывать русские храмы».

Историк Церкви Дмитрий Поспеловский приводит следующие данные: «К началу 40-х г.г. в 25 областях РСФСР не было ни одного действующего православного храма, в 20 функционировало не более, чем по 5 церквей». Он же сообщает, что если в период с 1918 года по 1929-й репрессиям подверглось около 10 тысяч священнослужителей, то в течение 30-х годов — более 45 тысяч.

Спасти Церковь от физического истребления клира не помогла даже «пораженческая» декларация митрополита (позже патриарха) Сергия. В ней, в частности, заявлялось: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи. Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное варшавскому, сознается нами как удар, направленный в нас».

Кстати, под «варшавским убийством» подразумевалась ликвидация белым патриотом Борисом Ковердой советского полпреда в Польше Войкова, одного из участников расправы над семьей последнего Императора.

Адвокат Павел Андреев, защищавший на суде Коверду, сказал слова, которые являются, фактически, прямой, хотя и заочной полемикой с основной мыслью декларации Сергия: «Родина — это комплекс традиций, верований, стремлений, святынь, культурных достижений и исторической общности людей и земли, ими населенной. Родина — это история, в которой развивается нация. А разве СССР может создать нацию? Нет!»

В том же 27-м епископы-узники лагеря смерти на Соловках отправили безбожной власти свое радикально отличное от Сергиева послание. В нем они провели четкую, не подлежащую пересмотру границу между христианством и марксизмом. И дали понять властям, что в главном компромисс невозможен:

«Церковь признает бытие духовного начала, коммунизм его отрицает. Церковь верит в Живого Бога, Творца мира, Руководителя его жизни и судеб, коммунизм не допускает Его существования, признает самопроизвольность бытия мира и отсутствие разумных конечных причин в его истории. Церковь полагает цель человеческой жизни в Небесном призвании духа и не перестает напоминать верующим об их Небесном Отечестве, хотя бы жила в условиях наивысшего благосостояния, коммунизм же не желает знать для человека никаких других целей, кроме земного благоденствия.

С высоты философского миросозерцания идеологическое расхождение между Церковью и государством нисходит в область непосредственного практического значения, в сферу нравственных принципов. Церковь верит в незыблемость начал нравственности, справедливости и права, коммунизм считает их условным результатом классовой борьбы и оценивает явления нравственного порядка исключительно с точки зрения целесообразности. Церковь внушает верующим возвышающее человека смирение, коммунизм унижает его гордостью.

Церковь охраняет плотскую чистоту и святость плодоношения, коммунизм не видит в брачных отношениях ничего, кроме удовлетворения инстинктов. Церковь видит в религии животворящую силу, не только обеспечивающую человеку достижение его вечного предназначения, но и служащую источником всего великого в человеческом творчестве, основу земного благополучия, счастья и здоровья народов.