– Не выходите на улицу, – предупредил Латиф, когда они все вместе завтракали во внутреннем дворе. – Здесь о вас позаботятся. Никогда не знаешь, не продаст ли вас какая-нибудь сволочь бошам за пару су.

Хадийя принесла лепешки, прямо из печи, рикотту и оливки. Латиф предупредил обеих дочерей, что никому в школе нельзя говорить о том, что у них гости.

– Евреи наши двоюродные братья. Мы одна семья. И должны держаться друг за друга.

– Почему немцы ненавидят евреев? – спросила одна из девочек. – Потому что сами они христиане?

– Нет, христиане тоже наши двоюродные братья. Их Библия – часть священного Корана. Их Иисус – это наш пророк Иса. Бог един.

– Но почему тогда у каждого свои молитвы, разные храмы и разные праздники?

– Читай Коран, – сказала бабушка и процитировала суру: – Каждой общине Мы установили свой закон и путь. Если бы Бог захотел, сделал бы вас единой общиной. Но Ему было угодно иначе, дабы испытать вас в том, что дано вам. Так соревнуйтесь меж собою в деяниях добрых. К Богу вы возвратитесь, и Он поведает вам о том, в чем было различие меж вами.

Ясмина разглядывала ее сухую, в глубоких морщинах кожу и представляла, как она выглядела в детстве, когда в школе заучивала наизусть священную книгу, как и подруги Ясмины, которые по вечерам ходили в ешиву. И хотя папа́ всегда говорил, что современные языки куда важнее, а сама она охотнее носилась по пляжу, чем учила Тору, в ней жили и зачарованность старым языком, и тихая зависть к тем, кто мог завернуться в духовную родину, точно в плащ, переживший эпохи и смерти.

Дочери Латифа, с любопытством слушавшие свою бабушку, напомнили Ясмине ту девочку, какой она сама была когда-то. Черные кудри, огромные глаза, строптивая гордость. Ясмина представила, каково было бы родиться в этом доме, в семье, что веками живет на этом месте. Никто не мог бы ее прогнать, дом принадлежал отцу Латифа, а до того – его деду и прадеду, и это наследство, передававшееся из поколения в поколение, давало Латифу и его детям уверенность. Они не знали, каково это – всегда сомневаться, а желанен ли ты тут.

Помни, единственное, чего у тебя никто не отнимет, – то, что у тебя в голове!

Слова папа́. В отличие от Мими, которая заправляла домашними финансами, он не верил в собственность. Мими любила красивые платья, мебель и драгоценности, а он пытался внушить детям, что по-настоящему необходима лишь самая малость из того, чем они владеют. Его деды прибыли сюда из Ливорно, а их предки жили в Андалусии, Турции и Палестине. Может, поэтому, думала Ясмина, Виктор одержим музыкой, словно она была его формой бунта против отцовского мира науки, и для него она была тем, чего никто не мог отнять.

– Нет уж, я точно не буду сидеть в доме! – возразил Виктор. – Не доставлю им удовольствия запереть меня!

– Ты останешься здесь! – вскинулась мама. – Они отняли у меня мужа, но сына им у меня не отнять!

Латиф поддакнул:

– Скажись больным. На улицах повсюду патрули. Даже французские полицейские хватают теперь евреев, которых нет в списках на трудовую повинность.

Виктор не поддался на уговоры. Он надел бурнус, натянул капюшон на голову и сразу стал похож на араба. Мама заплакала, но и слезы матери не остановили его.

– Не беспокойся, farfalla, – сказал он Ясмине. – Если мы будем их бояться, то считай, что они победили!

– Куда ты?

Он лишь ухмыльнулся, чмокнул ее в лоб, затем открыл дверь и ушел.

* * *

Позднее Ясмина с матерью тоже вышли из дома – чтобы найти папа́. У полицейского участка их заставили стоять на холоде несколько часов. Нет, мадам, мы не знаем, где содержатся заложники. Сожалеем, мадам, но это не в нашей компетенции. В конце концов им помогли друзья Альберта.

На рю д’Алжир Поль Гец устроил контору для записи евреев на принудительные работы. Еще до того, как они увидели это место, они услышали его: разъяренные матери толклись перед дверью, кричали и проклинали тех, кто организовал унижение общины. Каждый день немцы требовали все больше мужчин, угрожая расстрелять заложников. На вес золота были справки о нетрудоспособности. Богатые несли деньги, бедные – проклятия. Но Поль и его люди были неподкупны. Жена Поля, подруга мамы, лежала при смерти, а он работал до полного изнеможения. Поль Гец был в постоянном контакте с СС, он сумел выяснить, где держат заложников, – в военной тюрьме. Ему удалось получить разрешение на свидания для Ясмины и Мими – но только при условии, что они будут приносить еду. Ежедневно. У немцев не было никакой охоты кормить заложников.

Ясмина отоварила на рынке в Альфаине все их продуктовые карточки. Остальное раздобыли в переулках, где расцвел черный рынок, наживавшийся на чужом горе. Вечером они сварили густую похлебку мадфуну для Альберта и других заложников. Традиционное праздничное блюдо – нацистам назло. Шпинат, куриные ножки, телячий хвост и бобы. И следующим полднем, водрузив на головы кастрюли, они направились в сторону правительственного квартала.

* * *

Перед военной тюрьмой уже толпились еврейки с кастрюлями, корзинами фруктов и хлебом. Немцы заставили их ждать и ждать на улице несколько часов. Только когда почти стемнело, посетительниц впустили. Там, где недавно держали всякий сброд, теперь томились достойные граждане города. Точно воры за решеткой, тогда как настоящими преступниками были их конвоиры. Мир перевернулся с ног на голову.

Увидев отца, Ясмина испугалась. Солдаты провели их в голое помещение, где заложники сидели в ряд на ржавых стульях, – пожилые господа в жалкой тюремной одежде. Волосы у Альберта спутались, лицо было в кровоподтеках. Ясмина вздрогнула, но не позволила себе расплакаться, чтобы отец не увидел в ней правду – как в зеркале. Сам Альберт держался так, будто ничего не случилось, не было в нем и намека на слабость, а говорил он спокойно и задумчиво, как обычно, без какой-либо тревоги. Словно имелась у него точка опоры где-то вне этого кошмара. Он хотел показать, что они сильнее нацистов.

– Если зло торжествует над добром, мы должны сохранять добро у себя в сердце. Сила на их стороне, но они нас не одолели. Они могут отнять у нас многое, но не достоинство и не честь.

Слушая отца, Ясмина пыталась представить, через что ему пришлось пройти. Как люди могут издеваться над другими? Что мы сделали этим немцам? Мы их ведь знать не знаем!

– Это ад! – сказал жене мужчина, сидевший рядом с Альбертом.

Ясмина вспомнила, как папа́ объяснял ей, что в иудаизме не существует ада. Мама тогда зажигала свечи для Шаббата, а они сидели за накрытым столом, и Ясмина испытала невероятное облегчение, оттого что можно забыть те страшные картинки, что впечатали в ее сознание монахи: черт, геенна огненная, вечное наказание. Рядом с папа́ все это было далеко. Ад был для других.

И теперь, услышав «это ад», Ясмина подумала: нет, это не ад. Это человек. Не черти с рогами и хвостами, а молодые парни со светлой кожей и светлыми глазами. Сюда не доносились крики из застенков, здесь слышалось лишь бесстрастное тиканье отлаженных часов. Если нацисты убьют ее отца, подумала Ясмина, они сделают это не из злости, даже не из презрения, а спокойно и рационально, не испытывая ни удовольствия, ни терзаний, это будет просто пункт в распорядке дня: в 6:30 – построение, в 7:00 – завтрак, в 7:30 – расстрел господина М. и господина С., в 8:00 – мытье уборной.