Выбрав удобное место, приказал остановить танк. Включаю радиостанцию, слышу, как на командный пункт полка командиры батальонов сообщают о происходящем, отдают боевые распоряжения подчиненным. Майор Колхидашвили озабочен медленным продвижением своих рот. В шлемофоне я то и дело слышу его команду: „Ускорить ход!“.

Слева от дороги, вдоль которой наступает батальон Колхидашвили, начинается заболоченная пойма реки Шкло. Это может задержать танкистов, и я принимаю решение развернуть полк уступом вправо. Правофланговому батальону Дорожкова ставлю задачу наступать в направлении деревни Чернилява, обойти врага и ударить по нему с тыла. Такой маневр облегчит продвижение батальона Колхидашвили.

Немцы разгадали наш замысел. На роты батальона Дорожкова они обрушили шквал огня артиллерии и танков. Но наши танкисты упорно пробиваются вперед. Стремясь поддержать Дорожкова, ввожу в бой и третий батальон. В резерве осталась только рота танков KB старшего лейтенанта К. П. Хорина, на случай если противник предпримет что-то неожиданное.

Бой продолжается. Танковые гусеницы, разрывы снарядов и мин подняли над полем облака бурой пыли. В раскаленном безоблачном небе снова появились немецкие бомбардировщики. С воем они начали пикировать на наши боевые порядки. Усилился артиллерийский огонь из района деревни Краковец. Смотрю на эту страшную картину, и в сердце закрадывается тревога: выдержат ли люди, что сидят сейчас за рычагами управления, ведут огонь из пушек и пулеметов. Но команды, которые звучат в шлемофоне, рассеивают мои сомнения. Командиры батальонов, рот взволнованно, но уверенно передают: „Вперед!“, „Справа по курсу — орудие. Осколочным…“

К вечеру полку удалось отбросить фашистов на три-четыре километра. Продвигаться дальше было рискованно: сопротивление врага не ослабевало, а боеприпасы у нас оказались на исходе.

На командный пункт полка возвращаюсь по полю, только что отвоеванному у захватчиков. Справа и слева пожары: горят бронетранспортеры, танки. Видны раздавленные немецкие пушки, мотоциклы. Всюду брошенное имущество, оружие, боеприпасы.

В штабе напряженная, деловая обстановка. Связисты вызывают абонентов, в штабном автобусе хлопочет начальник штаба. Вижу, что устал. Ведь пережито за этот день так много! Марш, первые налеты вражеской авиации, работа под бомбами… Но Кривошеее держится бодро, докладывает обо всем четко, как в служебном кабинете. Вместе с ним намечаем, как организовать боевое охранение, разведку. Поручаю Кривошееву лично проследить за подвозом горючего, боеприпасов, доставкой горячей пищи экипажам. Тороплюсь на передовую. Надо осмотреть рубеж, на котором находятся сейчас роты, вместе с командирами батальонов продумать систему огня на случай атаки немецких танков и пехоты. А самое главное — хочется встретиться с людьми после первого сурового испытания, хоть немного ободрить уставших, сказать доброе слово об отличившихся.

— Что докладывать в штаб дивизии, товарищ командир? — спрашивает Кривошеее, провожая меня к танку.

— Необходимые данные о бое у вас есть, — отвечаю ему. — Сообщите их немедленно. Просите поддержки пехоты, артиллерии и авиации. Без этого нам не отбросить немцев…

Решил побывать сначала во втором батальоне. Механик-водитель выводит Т-34 на знакомую дорогу. То справа, то слева беспорядочно рвутся снаряды. Идти с открытым люком опасно, и я веду наблюдение через смотровую щель. Пойма реки Шкло изрыта воронками бомб и снарядов, расчерчена следами гусениц.

По номеру узнаю танк майора Колхидашвили. Прошу остановить машину и быстро выбираюсь из люка. Заметив меня, Василий Григорьевич делает шаг навстречу.

— Первый экзамен экипажи выдержали, — говорю майору. — Молодцы! И все же торжествовать еще рано: отбросить немцев за пределы государственной границы нам пока не удалось.

— Экзамен трудный, — вытирает Колхидашвили пот со лба. — Некоторые растерялись немного, оробели, кое-кто отставал в атаке, но трусов не было. Это самое главное. На таких машинах можно воевать. Только оружие не все использовали как надо. Старались немцев больше гусеницами давить. А гусеницы без огня — не дело. Пришлось по радио напоминать об этом.

Правильно уловил Колхидашвили то, чего не хватало экипажам в первом бою. Надо обязательно, и сегодня же, разъяснить всем: сила танка — огонь и броня. Пусть об этом поговорят с людьми командиры, политработники, коммунисты.

— Скоро подойдут цистерны с горючим, машины с боеприпасами, полевые кухни, — говорю Колхидашвили. — Надо быстро заправить танки, накормить людей, эвакуировать раненых.

Корреспондент роты пропаганды фотографирует раздачу фронтовой газеты.

Близится ночь, и неизвестно, что может предпринять враг с наступлением темноты. Правда, участники боев в Испании рассказывали, что немцы очень пунктуально соблюдают распорядок дня — рано ложатся спать, рано встают, в определенное время принимают пищу, ночью боевых действий не ведут. Но это в Испании. А как будет у нас?

Спешу на правый фланг полка, где находятся первый и третий танковые батальоны. Когда пересекали небольшую высотку, по башне и корпусу забарабанили пули, а в каток слева ударил снаряд. Вот тебе и рано ложатся спать! Ввязываться в бой не стали. Ограничились лишь тем, что развернули башню и, отстреливаясь, помчались дальше. После выяснилось, что мы столкнулись с немецкой разведкой. Готовясь к новой атаке, гитлеровцы выдвинули роту пехоты, усиленную тремя танками. Они хотели нащупать стыки между нашими частями и ударить по этим наиболее уязвимым местам. Экипаж моего танка совершенно непредвиденно атаковал разведку противника и, как мы узнали потом, рассеял несколько отделений пехоты.

На опушке леса походная кухня. Привезли ужин. У кухни уже собрались танкисты. Среди них и майор Дорожков. Почти сутки люди находились то на марше, то в бою. До сухого пайка и то, наверное, никто не успел дотронуться.

Плохо, что люди меня не знают. Как мне подойти к ним? Как командиру, по всем правилам, или просто, как к боевым товарищам, с которыми рядом шел в атаку? Снимаю комбинезон, бросаю его в танк, и в гимнастерке, над левым карманом которой поблескивает медаль „За боевые заслуги“, направляюсь к танкистам. Эту скромную награду вручил мне Михаил Иванович Калинин за бои на Карельском перешейке, и я очень дорожил ею. А сейчас она особенно кстати: пусть без слов поведает бойцам, что командир полка — не новичок в бою, что довелось ему уже повидать опасность.

Заметив меня, танкисты встали. Дорожков пошел навстречу, чтобы доложить. Но я попросил всех сесть и продолжать ужин. Предложили поужинать и мне. Я согласился. Снова застучали ложки. Молчание нарушил комбат.

— Ну а дальше, товарищ Толмачев? — обратился он к рослому танкисту.

— Дальше… — немного замялся Толмачев, рассказ которого я, видимо, прервал своим появлением. — В самый разгар атаки отказала тормозная лента, и KB занесло. Ведь до боя мы двести километров отмахали. Вот и пришлось под огнем выбираться из машины и налаживать эту самую ленту. С полчаса провозился, наверное. Но роту мы догнали. Ну а потом действовали, как все.