Наводчик Михаил Швецов погиб и сгорел вместе с машиной. Но остальной экипаж об этом не знал.

Неизвестно, кто назвал Харьков «проклятым местом для Красной Армии». Мне редко приходилось встречать это название, но судьба Харькова сложилась в войну трагично.

После ожесточенных боев он был первый раз взят немецкими войсками 24 октября 1941 года. Я изучал этот период: потерю одного из самых крупных городов Союза, прорыв немецких войск к Донбассу, выход к Ростову. Все эти события просто заболтались в шеститомнике «История Великой Отечественной войны», изданном в шестидесятых годах прошлого века.

Много говорилось об огромной роли в героической обороне представителя Ставки Верховного главнокомандования Никиты Хрущева. Страницы «исторического исследования» пестрели патриотическими лозунгами, описывалось движение Сопротивления в Европе, события в Азии, перечислялись партийные конференции.

Но в потоке пустословия такому важному и трагичному событию, как ожесточенные бои сорок первого года под Харьковом, были посвящены лишь несколько строк.

Позже Харьков освободили в ходе Воронежско-Харьковской операции 16 февраля 1942 года. Но в результате мощного немецкого наступления, где участвовали такие отборные части, как танковый корпус «Райх», танковые дивизии «Адольф Гитлер», «Великая Германия» (и даже другие войска), город после трех недель упорной обороны был снова захвачен войсками вермахта.

Характерно, что в сводках Информбюро сообщение о потере крупного и стратегически важного города прозвучало лишь один раз – 17 марта. Освобожденный Харьков наши войска сумели удержать в своих руках всего месяц.

В тот период весь политаппарат армии, печать и радио взахлеб продолжали обсуждать итоги Сталинградской битвы, звучали такие слова, как «катастрофа для Германии», «перелом в войне». На этом фоне бравурной трескотни решили вообще не упоминать о повторном взятии немцами Харькова.

А стыдиться нам было нечего. Лучшие дивизии и корпуса, брошенные Манштейном, отбили город ценой больших потерь. Грандиозные планы командования вермахта о новом броске до Волги и разгроме всего южного крыла советско-германского фронта провалились.

Элитные части вермахта были обескровлены и сумели продвинуться после взятии Харькова на несколько десятков километров. Там они и застыли до лета сорок третьего года. До Курской битвы, итог которой известен всем. После этого немцев гнали на запад, и обратного пути им не было.

В последних исторических источниках отмечалось, что Красная Армия сражалась за Харьков самоотверженно. Погибли 45 тысяч советских бойцов и офицеров, мы потеряли 700 танков. Но устроить реванш за Сталинград Манштейну не удалось.

Большая часть наших войск вырвалась с боями из кольца.

Но в многочисленных томах истории Великой Отечественной войны о Харькове не вспоминали до августа 1943 года, когда он был окончательно освобожден в ходе Белгородско-Харьковской операции.

Полевой госпиталь размещался в двухэтажной бревенчатой школе села Тростянка. Речка с таким же названием, неширокая, медленная в своем течении, как все равнинные речки. Скрипучий бревенчатый мосток, соединяющий две части села, и плеск мелкой рыбешки. Ее подкармливают крошками хлеба раненые из ближнего госпиталя, которые любят приходить сюда. Наверное, все это напоминает им такую же речку и ветхий мосток в своем родном селе.

Лейтенант Павел Карелин лежит в госпитале второй месяц. Остались позади несколько хирургических операций, у него загипсована левая рука, плохо заживают ожоги.

Особенно тяжко приходилось в первые недели. Держалась и не спадала высокая температура. Обожженная гортань пропускала вначале лишь воду. Худой, с выпирающими скулами, он смотрел в потолок невидящими тусклыми глазами.

Боль от ожогов извела настолько, что он временами переставал ее чувствовать. Погружался в полусон-полуявь, иногда невнятно произнося какие-то слова. А тело, кожа, все внутри пекло, обжигало.

Тоска по матери, братьям, друзьям, желание выжить, увидеть их уступали место вялому безразличию. Он воспринимал окружающее как сквозь туман. Пока находился в сознании, терпел.

Засыпая, вскрикивал от боли, метался, падал с койки. Его перевели, как безнадежного, в двухместную комнатушку-изолятор. Врачи видели, что жить ему осталось считаные дни.

Здесь, в полутьме крошечной комнаты, он засыпал уже спокойнее. Хирург-майор, много чего повидавший, осматривая Карелина, приказал поить его теплым молоком и не давать ночью спать.

– Думаете, выживет парень? – спрашивала медсестра, вглядываясь в блеклые глаза лейтенанта.

– Температура спадает. Возможно, кризис уже миновал. Но спать после полуночи, особенно перед рассветом, не давайте.

Именно в эти часы ослабленный до предела организм тяжелораненых незаметно и тихо угасал, реже билось сердце, и человек погружался в сон, из которого уже не выходят. Возле Карелина и его соседа, капитана-танкиста, по очереди дежурили медсестры или санитарки. В нужный момент будили.

– Зачем? – спрашивал лейтенант.

– Дыхание плохое. Пошевелись немножко. Воды выпей.

– Я не хочу.

– А жить хочешь?

– Не знаю…

Светловолосая санитарка Катя возмущенно всплескивала руками:

– Как не хочешь? У тебя мать есть?

– Есть, – слабо шевелил губами Паша. – И братья, и сестра.

– Они тебя ждут. А мы с тобой сколько мучаемся? В двадцать лет жить не хочет. Выпей молока. Через силу, ну?

Паша невольно перевел взгляд на округлые ноги санитарки и неожиданно для себя, не понимая зачем, погладил ладонью бедро молодой женщины.

– Ты чего? Оживел, что ли? – засмеялась она. Карелин непонимающе смотрел на нее, затем убрал руку и закрыл глаза. Молоко все же выпил, а на следующий день съел немного жидкой манной каши.

– Тебя как зовут? – спросил Паша.

– Забыл уже? Мы ведь знакомились, Катя.

– У меня сестренка младшая. Катя…

– Если хочешь ее увидеть, ешь и не помирай раньше времени. Кто в тоску впадает, долго не живут. Слышишь меня или нет?

– Слышу, – отозвался лейтенант. – Ты почаще ко мне приходи.

– Да откуда же у меня время? Знаешь, сколько таких танкистов в нашем отделении мучаются? Кричат во сне, матерятся. Навоеваться не могут.

Наступил май, выбилась яркая трава, умытая дождями. Карелин понемногу вставал, делая несколько шагов, и снова без сил опускался на койку. Его силком заставляли есть и через силу ходить.

Вскоре Пашу перевели в общую палату, бывшую классную комнату, где тесно стояли разнокалиберные кровати. Нового жильца встретили оживленно:

– Явился с того света. Видно, крепко за тебя молились.