Александр слушал их с огромным вниманием. Арестанты, видя это и ощущая сострадание, которое отражалось на его лице, продолжали свои исповеди, пока не иссякали силы. А потом, едва переведя дыхание, просили Вата рассказать им о том свободном мире, к которому он раньше принадлежал.

Муж был прекрасным рассказчиком. Он постарался (хотя бы словесно) вывести этих переполненных ненавистью людей в другое, более светлое и широкое пространство. До глубокой ночи он рассказывал им разные увлекательные истории, пересказывал книжки, фильмы, читал по памяти стихи. По словам Вата, особый интерес вызвал роман «Красное и черное». Он ежедневно должен был пересказывать главы из него. Огромным спросом пользовался и О’Генри (в свое время Александр перевел на польский около пятидесяти его новелл). Герои американского писателя заставляли заключенных улыбаться, от чего они уже давно отучились.

Неожиданно оказалось, что и Валентин, чьей «специальностью» было нападение на товарные поезда («мокрых» дел, по его заверению, он чурался), и его «коллеги по профессии» тоже кое-что читали. Например, Горького, Толстого, Достоевского. Знали наизусть стихи Пушкина. А вечерами пели на чувственную мелодию «Письмо к матери» Есенина. Кстати, по возвращении из тюрьмы Александр научил этой песне и меня. Но с первой же минуты после того, как между ним и сокамерниками установились дружелюбные отношения, Александр понимал, что возникла небезопасная ситуация. Необходимо было инсценировать избиение, иначе его могли перевести в другую камеру. Валентин быстро сообразил, в чем дело, и вместе с другими арестантами, якобы нагоняя страх на новенького, начал вопить так, что сотрясались стены тюрьмы. «Поляк, бери парашу», — кричал он. И мой муж, согнувшись, опустив голову, создавая впечатление крайней изможденности и непосильных страданий, выносил эту бочку вместе с еще одним узником. Однажды вечером в тюрьме появился Омархаджев и внимательно оглядел мужа. Как видно, он искал на нем следы тяжелых побоев. И, разумеется, задал ему все тот же вопрос.

Омархаджев приходил по крайней мере трижды в неделю. И Александру казалось, что от раза к разу поведение этого человека как-то меняется. Понятно, что вид его всегда оставался угрожающим, напряженным. Чувствовалась жгучая ненависть к стоящему на своем арестанту. В то же время Омархаджеву было любопытно, почему этот поляк предпочитает гибель обещанным благам существования. (Мы с мужем потом долго не могли понять, почему же тогда сразу не последовала отправка в лагерь? Почему не расправились с ним каким-то иным способом? Может быть, находящиеся в Москве польские писатели, которые сотрудничали с Союзом польских патриотов, повлияли без ведома самого Вата на исход дела? Например, Важик. Он вместе с Вандой Василевской как раз проводил радиобеседы в Саратове. А может быть, определенную роль в этом случае сыграла легенда о «Литературном ежемесячнике»?)

Прошли уже три месяца заключения, когда вновь появившийся в тюрьме Омархаджев сказал Александру, что отправка в лагерь неминуема и что скорее всего это произойдет утром следующего дня. Вернувшись в камеру, Ват рассказал все Валентину. Предстояло провести последнюю ночь в этой камере. Валентин взял на всякий случай наш илийский адрес. Его решение о побеге оставалось незыблемым, как и уверенность в том, что все получится. Он предложил навестить меня, когда окажется на воле, и рассказать о судьбе Александра.

На следующий день Вата вызвали «с вещами». Он попрощался с Валентином и остальными обитателями камеры. В кабинете начальника тюрьмы попросил разрешения написать несколько слов жене. Начальник посмотрел на Вата с еле скрываемой усмешкой. И, подавая ему на подпись какую-то бумажку, спросил: «Зачем писать? Скоро вы жену увидите». И тут же вернул Александру его польский паспорт.

* * *

Постепенно наша жизнь вошла в норму. А нормой нашей жизни была череда голодных серых дней без всякой надежды на изменения к лучшему. И вдруг к нам домой нагрянул… Валентин.

Помню, Александр сидел тогда на нашей койке и что-то записывал огрызком карандаша в разлинованную школьную тетрадку. Кто-то тихо постучал в дверь. Я открыла и увидела перед собой очень высокого человека с красиво посаженной крупной головой и выразительным мужественным лицом. Спокойным голосом он спросил, здесь ли живет Александр Ват. Ссутулившись, чтобы пройти через низкие двери, он встал у порога и, увидев Александра, радостно вскрикнул. Ошеломленный, словно выхваченный из какого-то сна, Ват секунду смотрел будто сквозь него, а потом, сорвавшись с места, обнял и поцеловал гостя, восклицая: «Это Валентин! Валентин!» Я сразу подбежала к этому богатырю и с чувством колоссальной благодарности стала пожимать его руку. Анджей стоял в стороне и как зачарованный во все глаза смотрел на гостя. Он впервые в жизни видел настоящего бандита, каторжника.

Валентин выглядел очень элегантно. Он был в темно-синем костюме и черных, до блеска начищенных ботинках. На лацкане пиджака поблескивал какой-то воинский знак отличия. Александр смотрел на него, не скрывая изумления.

Когда улеглись первые волнения, Валентин прошелся по нашей лачуге, запер дверь на крючок и спросил, живем ли мы здесь одни и не ждем ли кого-нибудь. Он сказал, что проходя через торговые ряды, разговорился с местными жителями и выяснил у них, где именно мы находимся. Им же он поведал, что идет с фронта, где получил ранение, и направляется к своей родне, а по дороге решил проведать Александра, с которым познакомился в Алма-Ате, когда работал шофером в польском представительстве.

Убедившись, что мы действительно ему рады и что у нас он в полной безопасности, Валентин начал разбинтовывать свои руки. Бинты эти оказались необычайно длинными. Вскоре из них стали вываливаться банкноты, причем в огромных количествах. Мы молча смотрели на все это, пораженные происходящим. А наш гость самым спокойным образом обратился к Анджею: «Ну-ка, паренек, собери эти деньги и сложи поаккуратнее».

Утомленные волнением и еще не пришедшие в себя после этого представления, мы присели на кровать и уставились на освобожденные от бинтов здоровенные ручищи Валентина. «На, хозяйка, — сказал он, вручая мне часть денег. — Иди и купи все, что приглянется. Мы же голодные». Потом он быстро стянул с себя новые ботинки, которые были ему малы и натирали ноги. (Обувь покупала «его женщина».) Потом, спокойный, в хорошем настроении, он уселся рядом с Александром и начал рассказывать.

Приготовления к побегу заняли несколько недель. Все должно было быть хорошо продумано и организовано. В назначенный день во время вечерней прогулки он с помощью своих сокамерников перемахнул через трехметровый деревянный забор с криком «хватай злодея», дезориентировав таким образом многочисленных охранников. Валентин досконально изучил место расположения тюрьмы и ее окрестности. Он бежал в заранее выбранном для себя направлении. Дозорные вызвали подмогу и начали погоню. Правда, перед этим им пришлось развести по камерам остальных заключенных, что дало беглецу небольшой выигрыш во времени. Он бежал, пока не достиг ближайшего леса.

Стало темнеть, что тоже было ему на руку. Он слышал погоню, крики, стрельбу, лай собак и продолжал бежать. Ему удалось скрыться в гуще леса, и вскоре он вышел к железнодорожному пути, и словно по волшебству перед ним медленно, словно заколдованный, проходил товарный поезд. Валентин вскочил в него, проехал несколько десятков километров, спрыгнул в каком-то перелеске и потом несколько дней и ночей снова укрывался в лесу. Питался он взятой с собой краюхой хлеба и лесными ягодами.