Ставка же вместо борьбы с лживыми сведениями командиров приказывала разъяснять войскам вред разглашения таких сведений в тылу, чтобы не волновать население. То есть рассудили, как всегда в России, — скрыть произвол и некомпетентность власть предержащих, лишь бы сохранить статус-кво и усилить нажим на низы в данном конкретном случае в смысле новых реквизиций. Так, дежурный генерал при Верховном Главнокомандующем ген. П.К. Кондзеровский 30 января 1917 года сообщал главнокомандующему армий Западного фронта ген. А.Е. Эверту: «…многие возвращающиеся из армии офицеры и нижние чины сообщают населению, что конский состав фронта, и особенно тыловых учреждений, используется далеко не полностью, и в различных учреждениях нередко образуется значительный сверхкомплект лошадей. Эти рассказы крайне волнуют население…» Ставка полагала, что необходимо разъяснять офицерскому составу весь вред этих разговоров[140].

Как известно, император Николай II возлагал свои последние надежды по удержанию страны от революции на весеннюю кампанию 1917 года. Во имя этого делалось все, что возможно: это сражение было нужно выиграть во что бы то ни стало и закончить наконец-то затянувшуюся войну. В связи с предстоящими операциями в начале 1917 года было предположено провести новые реквизиции конского поголовья внутри империи. Так, Ставка Верховного Главнокомандования в предписании главному полевому интенданту от 2 декабря 1916 года указывала, что к лету 1917 года в войсках должно быть около двух миллионов лошадей. В то же время сетования на исчерпание конского ресурса страны, без изменения существующего законодательства, не принимались во внимание. Действительно, положения дел в деревне не смогла выправить и практика уступки бракованных лошадей из отделений конского запаса и войсковых частей по особой оценке специальных комиссий на основании приказа № 343 по военному ведомству за 1916 год[141].

К 1 января 1917 года, по данным интендантства, положение дел с конским составом на фронтах (без войск военных округов и тыловых гарнизонов) обстояло следующим образом[142]:

Разумеется, власти отлично сознавали взаимосвязь между положением в сельском хозяйстве и военными нуждами. Поэтому Ставка предложила первоначально закупать лошадей, прежде чем приступить к практике реквизиции. Главное управление Генерального штаба отметило, что покупки не могут дать много лошадей и тем более значительного их количества сразу, порекомендовав фронтам и армиям сообщить свои потребности. Кроме того, как и раньше, Генеральный штаб настаивал на сокращении конского состава в тыловых службах Действующей армии и передаче лошадей, которые могут быть даны без ущерба боевым интересам, на фронт: «Только при условии полной экономии в лошадях со стороны армий явится возможность действительно удовлетворять их потребности конским составом путем покупок».

Действительно, в отличие от фронтовых командований, почему-то полагавших, что людей и лошадей не может быть слишком много, и требовавших все новых и новых эшелонов с пополнениями, Генеральный штаб старался оставаться на государственной точке зрения. Как назревал кризис человеческих ресурсов (всего полтора миллиона людей, остававшихся еще вне призыва), точно так же начинала проявляться нехватка лошадей для фронта. Рабочих рук (люди) и тягловой рабочей силы (лошади) в русской деревне начинало не хватать. А деревня — это продовольствие и фураж. Следовательно, к 1917 году русское военное ведомство уже приблизилось к той грани, за которой начиналась разруха народного хозяйства вследствие нехватки производительных мощностей.

В этих условиях Генштаб и военное министерство старались делать все от них зависящее, раз уж ни Ставка, ни фронты не обращали внимания на объективное положение дел. Например, в тыловые войска лучших лошадей с осени 1916 года не давали вовсе. Так, 26 февраля 1917 года мобилизационный отдел Главного управления Генерального штаба сообщил в канцелярию главного начальника снабжений армий Северного фронта, что «в конские запасы тыловых округов верховые лошади попадают от населения как редкое исключение, так как по военно-конской повинности и по реквизиции означенные лошади вовсе не берутся, дабы сохранить их у населения для ремонтных комиссий, комплектующих покупкой верховых лошадей запасные кавалерийские полки»[143]. Приоритет оснащения лошадьми кавалерии, а не обозов и тыловых структур, несомненен.

В любом случае вопрос о широкомасштабной реквизиции в преддверии кампании 1917 года, долженствовавшей носить решительный характер, был решен. В январе 1917 года военный министр, министр внутренних дел и министр земледелия должны были договориться о распределении между губерниями Европейской России количества подлежащих реквизиции лошадей, которая должна была проводиться при посредничестве земских учреждений. Предполагалось, что вместе с ранее поставленными в ходе военных действий лошадьми эта цифра составит около двенадцати процентов лошадей рабочего возраста, если исходить из данных военно-конской переписи 1912 года. Это небольшая цифра для страны, уже два с половиной года ведшей мировую борьбу. Было решено, что в тех уездах, где земства откажутся от реквизиции, набор конского состава следует проводить по правилам военно-конской повинности, но по принципам разверстки, указанным губернской земской управой. Министерство внутренних дел, в принципе, не было против реквизиционных мер, предложив губернаторам «безотлагательно сделать все необходимые распоряжения к успешному и своевременному выполнению в пределах губернии реквизиции», каковую предполагалось закончить за две недели до начала полевых работ[144].

Однако в феврале — марте 1917 года с мест в центр обрушился шквал телеграмм с просьбами отложить либо отменить вовсе разверстку лошадей. Данное условие было необходимо ввиду угрозы волнений, нарушения хозяйственных интересов населения, транспортного кризиса, недостатка рабочего скота и т.д. Порочность практики реквизиций в условиях тяжелой зимы подтвердило и поведение местных гражданских властей. Уже в феврале Генеральный штаб был засыпан рапортами из военных округов, в которых отражался ход проблемы внутри страны.

Только в Московском военном округе от реквизиции лошадей отказались сорок одна уездная земская управа: Валуйская, Скопинская, Галичская, Кинешемская, Нерехтская, Солигаличская, Котельническая, Богородская, Клинская, Макарьевская, Богучарская, Нижнедевицкая, Тульская, Алексинская, Богородицкая, Белевская, Веневская, Епифанская, Ефремовская, Каширская, Крапивенская, Новосильская, Одоевская, Чернская, Нижегородская, Владимирская, Александровская, Вязниковская, Пороховецкая, Ковровская, Меленковская, Муромская, Переяславская, Покровская, Судогорская, Суздальская, Шуйская, Юрьевская, Костромская, Варнавинская, Юрьевецкая. Остальные уезды просили отложить реквизицию ввиду опасения возможности волнений, нарушения хозяйственных интересов населения, кризиса гужевого транспорта и т.д. Военный министр ген. М.А. Беляев в конечном счете оказался вынужденным приостановить практическое воплощение данного мероприятия.