– Неужели и вправду она?

– Конечно, кто же еще?

– Выходит, Хедвиг жива?

– На прошлое Рождество, по крайней мере, была жива-здорова. Я получала от нее письма.

– Но если она хотела, чтобы кукла была у меня, почему не прислала ее прямо мне?

Хедвиг – человек застенчивый, вот в чем дело. Натура у нее такая. А на старости лет она стала вовсе отшельницей. Ей бы никогда в голову не пришло привлекать внимание к своей персоне, поэтому всё, что Нора рассказала про телефонный звонок, совершенно в духе Хедвиг, какая она теперь, на склоне лет, считала Хульда. С времен своей молодости Хедвиг очень изменилась. Ведь она подолгу жила за границей и постепенно растеряла связи с людьми здесь, на родине. Стала чужой.

– По письмам заметно. Время от времени она пишет, но адреса своего не сообщает. Так что я пишу через одну знакомую в Стокгольме.

Порой Хульда даже слегка обижалась, ведь они так много в жизни пережили вместе. Но у Хедвиг, наверно, были свои причины. Отсутствие доверия тут явно ни при чем.

– Я ее уважаю, – сказала Хульда, – и всегда уважала.

Нора думала о кукле. Все-таки почему же кукла предназначалась именно ей?

– И правда, почему? – Хульда задумалась. Кукла принадлежала Сесилии, это ясно, хотя та на первых порах ее побаивалась, а когда подросла, очень полюбила и никогда с нею не расставалась. Кукла стала лучшей ее подружкой… Ну а после кукла опять вернулась к Хедвиг.

Но почему она послала ее Норе?.. Хульда покачала головой. На это у нее ответа нет.

– Тут надо хорошенько поразмыслить, пока что мне сказать нечего.

Наверняка не потому, что Нора оказалась обитательницей той же квартиры. Слишком уж это просто, даже примитивно, не похоже на Хедвиг.

– Да, примитивной, поверхностной Хедвиг уж никак не была. Но ход ее мысли так легко не ухватишь. Она ведь немножко ясновидящая, я тебе говорила… А в таком случае, кроме нее самой, ответа никто не знает.

Хульда тряхнула головой, взглянула на Нору. Тут она готова держать пари.

– Не думай об этом, Хульда. Лучше расскажи, что было дальше.

Ну, учительницей рисования Хедвиг не стала. В общем, по-настоящему она к этому и не стремилась. С самого начала хотела стать художницей, хоть и не говорила никому. И все у нее сложилось удачно.

Первые годы дела шли замечательно. Они, Агнес с Хедвиг, и малышку вдвоем опекали, да и Агнес по-своему любила ее. Да, поначалу все было тихо-спокойно. Когда Агнес работала, с Сесилией сидела Хедвиг. А когда Хедвиг училась на курсах, Агнес брала девочку с собой в приют, где служила экономкой.

И вот тут обстояло похуже. Сесилия пугалась множества незнакомых лиц. Да и особой нужды в этом не было, ведь Хульда всегда охотно присматривала за девочкой. Но Агнес упорно таскала ее с собой. Пусть, мол, привыкает.

Никто и не догадывался, что фактически Агнес рассчитывала потихоньку определить Сесилию в приют насовсем. И Хульда, как только смекнула, к чему идет дело, уже не могла относиться к Агнес по-хорошему.

Это же отвратительно. Такая хитрая расчетливость. И ведь Агнес ничем не выдавала, что у нее на уме. Разыгрывала огорчение: как, мол, досадно, что Сесилия боится других ребятишек. Это надо непременно исправить, и приют – идеальное место для такой цели. К тому же она там при маме. Впрочем, больше Агнес вслух ничего не говорила.

На самом-то деле она встретила мужчину с «честными намерениями», так сказать. Был он коммерсантом и строил большие планы, которыми делился с Агнес. Очень скоро он откроет дело в Стокгольме. Потом станет оптовиком и эмигрирует в Америку. Словом, фигура явно не провинциального размаха.

Звали его Нильс Эрландссон. И он хотел жениться на Агнес. Но ее дочка совершенно его не интересовала.

– А Хедвиг? Наверно, она хотела взять Сесилию к себе?

Да. Конечно. Хульда помолчала. Если Хедвиг кого и любила в жизни, так это малышку. Но тут была одна закавыка. Никакой ребенок на свете не вправе препятствовать главному – ее художественному росту.

Хульда глубоко вздохнула.

– Такая вот ситуация. И Агнес о ней знала. Потому приют и был надежнее всего.

Но как объяснить это ребенку? Трудная задача, никто не решался. И в конце концов они просто пошли ва-банк.

Хульда, сообразив, что происходит, и уговаривала их, и просила за Сесилию, но все напрасно.

В 1910 году – Сесилии аккурат сравнялось четыре – Агнес с Нильсом спешно поженились и уехали в Стокгольм. Они давно все спланировали. И провернули без сучка и задоринки. Хедвиг тогда была в Париже. А Сесилия отправилась в приют.

Как раз в то время Хульдин отец захворал и умер. Потому она и не смогла проявить должной настойчивости – сил не хватило. И всегда об этом сокрушалась. По сей день так и не простила себе, что тогда ей недостало сил.

Правда, она незамедлительно написала Хедвиг в Париж и сообщила о случившемся. Хедвиг сразу же приехала, растерянная и взбешенная, и забрала Сесилию домой.

Больше девочка в приют не возвращалась. Но присматривала за ней чаще всего Хульда. Нельзя же мешать Хедвиг в работе.

У Агнес теперь был Нильс. Большая коммерция, магазины, путешествия и всякие прочие чудеса. А там и новые дети появились. Она забыла Сесилию.

Впрочем, как-то она приезжала домой и некоторое время жила в старой квартире у Хедвиг. Нильс был в Америке, и она чувствовала себя одиноко.

Сесилии тогда уже исполнилось одиннадцать. Девочка и без того впечатлительная, а уж тут, ясное дело, вконец разволновалась: после стольких лет мама объявилась.

– Обе держались как-то неестественно, скованно… Горько смотреть.

Сесилия часто приходила к Хульде во флигель. О матери она ничего худого не говорила, но казалось, будто ей хочется убежать. В ту пору Хульда уже была замужем за молодцеватым консьержем, который чуть ли не в отцы ей годился – как-никак на двадцать лет старше ее.

Потом Агнес уехала домой, и все пошло по-старому. Никто по ней не скучал.

Другое дело, когда отлучалась Хедвиг. Сесилия тогда грустила и буквально изнывала от страха, что Хедвиг больше не вернется. В таких случаях она обычно жила у Хульды. А иной раз и Хульда ночевала у нее в квартире. Что так, что этак – все хорошо.

Шли годы, Сесилия подрастала, становилась рассудительнее, смелее, самостоятельнее, уже и не скажешь про нее «беспомощный птенчик».

Нора вздрогнула. «Беспомощный птенчик»! Хульда вправду так сказала? Ее саму называли беспомощным птенчиком, когда она была маленькая. Прозвища хуже этого она не знала. Нора смотрела в пространство и вдруг задумчиво обронила:

– «Агнес сжалилась надо мной».