Она коснулась пальцами правой руки ключицы, левую наложила молодому казаку на лоб:

– Нядаховсо-ста, тянан… тянан… тянад… – Девушка помогла раненому сесть, расстегнула пояс, стряхнула на песок ножны и подсумок, снова застегнула, накинула на шею, осторожно просунула руку в получившуюся петлю: – Вот, носи так и ничего не делай этой рукой десять дней.

– Что ты сделала, дикарка? – растерянно спросил Силантий Андреев.

– Вытянула боль, кость поправила, – подняла на него глаза Митаюки.

– Добре… – сглотнул казак и одобрительно похлопал ее по плечу. – Славная девочка…

Он в задумчивости погладил голову, потом махнул товарищу, указывая на сваленных друг на друга зверолюдей:

– Давай тех разгребем, Матвей.

– Маюни-и-и!!!

Митаюки кинулась на истошный вопль Устиньи, обняла ее за плечи, посмотрела на бесчувственного дикаря, коснулась ладонью, облегченно выдохнула:

– Да жив он, ничего не случилось. Спит. Отдохнет – встанет.

– Правда? – вцепилась в ее руку девица. – Точно ведаешь?

– Правда.

Тем временем воевода, пройдя по окровавленному берегу мимо десятков тел, покачал головой, вздохнул:

– Силантий! Возьми пару человек, ступайте вперед. Нам нужен ночлег. Найдите и возвращайтесь. Не хочу вести ватагу в никуда.

– Слушаю, атаман! – Десятник Андреев, как всегда, последовал приказу без заминки и рассуждений. – Матвей, за мной.

Ватага же застряла на месте битвы почти до сумерек – сперва растаскивали тела и помогали раненым, потом погребали своих погибших. Пока управились, стало ясно, что в живых из ватаги осталось только шестьдесят четыре казака, из них двадцать три раненых, причем семеро – тяжело, сами идти не могли. Сломанные бедра, голени, раздробленные колени. Митаюки-нэ уняла им боль, но ходячими бедолаги от этого не стали.

Среди женщин раненых не нашлось, даже змеиные укусы их каким-то чудом миновали. Хотя, скорее, те, кому не повезло, так и остались лежать в разгромленном остроге. Ибо уцелели только шесть белокожих девиц, Митаюки и Тертятко-нэ.

Вскоре вернулись запыхавшиеся Силантий и Матвей, громко сообщили:

– Тут поселок пустой недалече! Дикарский, три юрты, шкурами крытые. Небогато, но хоть от ветра спрятаться можно. Какие-никакие, но стены.

– Уверен, что пустой? – усомнился немец. – С чего людям селение свое оставлять?

– Мыслю, колдуны здешние оттуда менквов супротив нас выгнали, – пожал плечами десятник.

– То возможно… – Штраубе вопросительно посмотрел на воеводу.

– Несколько шкур с людоедов снимите! – приказал атаман. – Им одежка более ни к чему.

Из связанных по двое грубых одеяний менквов казаки сделали волокуши, положили на них раненых и потянули по берегу за собой. Замыкающие казаки еще раз осмотрели окровавленный берег, подобрали оброненный нож, чей-то пояс, одинокую саблю – и поспешили вслед за остальной ватагой.

Когда следы людей стихли, из сумерек вышла на место схватки чуть сгорбленная седая старуха с длинными путаными волосами, местами сбившимися в колтуны, голоногая, в истрепавшейся донельзя малице. Круглое лицо выдавало в ней урожденную сир-тя, хотя кожа уже давно утратила цвет, покрывшись коричневыми пятнами. Чуть постанывая, старуха добрела до груды трупов, выбрала одно из тел, прильнула к ране, жадно поглощая только начавшую спекаться кровь. Утолив голод, путница, старательно пыхтя, стянула с мертвеца его меховой наряд, грязный и липкий от крови, отошла с ним в траву, придирчиво осмотрела. Скинула износившуюся малицу, влезла в людоедское облачение, оказавшееся столь длинным, что доходило до пят. Такая несуразность сир-тя ничуть не смутила. Старуха опоясалась выдернутым из песка корешком, походила, что-то выискивая. Нашла, встала на колени, стала водить над землей ладонями, что-то бормоча. Затем вытянулась на траве, чуть поджав ноги и тем спрятав их под свое корявое одеяние.

Из-под земли, из крохотных норок, темными струйками вытекли полчища муравьев, полезли на несчастную сир-тя, скрывая под собой ее лицо, тело, шкуру, но старуха, словно не замечая сего нападения, благополучно заснула.

К рассвету насекомые схлынули. Вскоре, зевнув, поднялась и старуха. Подняла подол одежды, встряхнула, придирчиво осматривая. Стараниями мурашей та стала чистой и шелковистой, чуть отливающей синеватым блеском. Никаких следов крови, никаких вшей, блох и гнид, никакой иной грязи. Чистыми стали и руки сир-тя – муравьи слизали всю кровь и жир с них и с тела.

Старуха отряхнулась еще раз, повела носом – и торопливо зашагала дальше, по одному только ею ощутимому следу…

Беглецы

Найденное Силантием место оказалось скорее стойбищем, а не селением. Три крытых шкурами низких корявых сооружения, в которых невозможно было даже выпрямиться; без очагов, без продыхов для вентиляции, без банального полога на входе – влезать внутрь приходилось, приподнимая край шкуры с той стороны, где хочется. Единственными плюсами строений оказался двойной слой мохнатых шкур на полу и… малые размеры. Набившись в крохотные чумы по двадцать с лишним душ в каждый, казаки быстро надышали достаточно тепла, чтобы не простыть за ночь в мокрой одежде. С рассветом же, выбираясь из тесноты на свет, разгромленные ватажники собрались между чумами на стихийный круг.

– Чего делать станем, православные? – громко спросил атаман Егоров, как всегда, не торопясь высказывать свое мнение. – Похоже, одолели нас язычники местные. Острог разломали, никто и оглянуться не успел. Пороха мы лишились, фальконетов с пищалями тоже, струги поломаны. Да и сами ноги токмо чудом унесли, всю добычу бросив. Шли, так выходит, по шерсть, а вернулись стрижены. Воевать нечем, припасов никаких. И загнали нас дикари в такую… – Воевода красноречиво огляделся. – Ни дров окрест нема, ни дичи никакой не водится. И холод стоит – сдохнуть можно. Даже обсушиться негде!

– Не томи, Еремеич! – отозвался из толпы казаков Михайло Ослоп. – Сказывай, как сам мыслишь, чего делать надобно?

– Путей у нас всего два осталось, други. Либо на восток, под солнце колдовское. Там тепло, там лес, дичь. Однако же там и колдуны языческие. Нас, безоружных, перебьют они быстро и с легкостью, сгинем все до единого…

Казаки заволновались. Вроде как и никто ничего вслух не сказал, однако же по рядам покатился глухой недовольный ропот.

– Другой путь – это на юг, домой. Сейчас зима, все реки мерзлые, так что и без стругов выберемся. Царство колдовское тоже можно по краю обойти, там, где драконы языческие и зверье прочее не показывается. Путь выйдет долгим и тяжким, скрывать не стану. И поголодать придется, и померзнуть. Однако же до земель русских добраться можно.

– Это битыми, что ли, от дикарей голозадых драпать?! – возмущенно выкрикнул Кондрат Чугреев. – Э-э, нет, воевода, такой воли мы тебе не дадим! Да как нам с таким позором на люди казаться?! Лучше уж под дубиной языческой полечь али менкву в брюхо угодить! Скажите, други, не хотим позору!