В то же самое время он совершенно не занимался государственными делами, между тем его безумие, произвол и преследования стали причиной нескольких восстаний, но, узнав о них, он лишь пожимал плечами. Хан-заде всегда умела произвести впечатление на Тимура. В тот раз она тоже была убедительна, прибыв в сопровождении свидетелей, тех нескольких приближенных, которых Великий эмир сам приставил к сыну и коих Мираншах отправил в отставку.

Тамерлан, найдя ситуацию достаточно опасной, летом 1399 года послал туда армию и, естественно, ее возглавил невзирая на жестокие страдания, доставлявшиеся ему язвами, открывшимися в ходе Индийской кампании. Он выступил из Самарканда 11 июля, взяв с собой Халиля, сына Мираншаха и Хан-заде, впоследствии также оказавшегося человеком весьма неуравновешенным. Что касается Хан-заде, то она осталась в Самарканде купаться в почестях и наслаждаться собственным авторитетом. Когда Великий эмир вступил в Тебриз, его сын предстал перед ним с веревкой на шее. Прием ему был оказан сдержанный.

Тимур, умевший властвовать над своим гневом, ожидал результатов расследования, проводившегося по его приказу. Все оказалось правдой. Наперсники Мираншаха, как те, что своекорыстно использовали его безумие, так и те, которые ничего не сделали для того, чтобы удержать его в рамках дозволенного разумом, были приговорены к смертной казни и преданы смерти. Принц остался жив только потому, что отец удостоверился в его безумии: сумасшедшие, согласно исламу, пользуются репутацией в некотором роде святых, и этот несчастный, действительно, не мог в полной мере отвечать за свои дела. [106]

Теперь оставалось пополнить потери, заново отстроить разрушенное, возвратить имущество тем, кто был его лишен, восстановить законность и правосудие и наконец — и прежде всего — покарать смутьянов: в первую очередь грузин, потом багдадского Ахмеда-Джалаирида и его людей — «братьев-владетелей черных овец» (кара-коюнлу).

Положение на шахматной доске успело значительно измениться с тех пор, как Тамерлан оставил Западный Иран, и это целое лето составляло предмет озабоченности Самарканда. Осман Баязид, расправившись со своими двумя главными врагами, караманским эмиром (1397) и сивасским кади Бурханеддином, упрочил свои позиции в Малой Азии и, кроме всего прочего, оккупировал провинцию Эрзинджан, принадлежавшую Тахиртену, коему Тимур в свое время обещал защиту и который теперь к нему явился с просьбой исполнить обязанности сюзерена.

Великий эмир колебался. Действия против Баязида Молниеносного требовали зрелого размышления, тем более что сирийско-египетские Мамлюки могли нанести удар с фланга. На всякий случай он направил в Адрианополь (Эдирне) с посольским заданием эмира Барласа, поручив ему попросить Османа соблюдать зоны влияния и подумать о том, как удовлетворить Тахиртеновы требования. Одновременно Барлас привел за собой корпус войск значительно более крупный, чем тот, который бывал необходим для подавления мятежей; фактически за ним шли все имевшиеся у него в наличии войска.

Вести, полученные Тимуром в Султании, куда он прибыл устанавливать справедливость, его обрадовали. Его тесть, Хизир-ходжа, правитель Моголистана, умер, и его четверо сыновей вступили в борьбу за трон, что позволило Джагатаидам их помирить, изгнав всех четырех из страны, и закрепиться в Хотане, на самых дальних восточных рубежах империи. В то же самое время в Египте скончался султан Баркук, он был одной из основных опор его врагов, в особенности Джалаиридов; его юному сыну, Фараджу, чтобы завладеть отцовским наследием, пришлось потрудиться. [107]

Стояла зима, когда Тамерлан отправился в карательную экспедицию в Восточную Грузию. В тот год холода свирепствовали так, что Тимуру и его людям, приученным ко всем превратностям погоды, которые уже воевали в зимних условиях этой страны, пришлось спуститься в долины, места более гостеприимные. Возвратясь в горы весной, они возобновили боевые действия и овладели Тбилиси. Грузинский же царь проявил неожиданную покорность.

Тем временем к Тимуру стекались те, кто когда-то правил в Анатолии, беи Айдина, Сарухана, Ментеша и Гермияна, несправедливо лишенные своих, унаследованных от Сельджукской империи земель, не только мусульманами. Баязид, их победитель, действительно, нашел не так уж много радетелей за веру, желавших воевать за мусульманскую Анатолию (достойной их они считали только «священную войну» с христианами Балкан и Византии), и потому был вынужден весьма часто прибегать к помощи своих балканских вассалов. Все эти беи подталкивали Великого эмира к войне, равно как и венецианцы, генуэзцы — кои боялись за свои константинопольские колонии и опасались турецкой экспансии в Центральной Европе — и, наконец, уже задыхавшаяся Византия, которая была готова открыть свои врата. Тамерлан получал заверения в поддержке и от короля Франции Карла IV, в ту пору покровительствовавшего Генуе, и от басилевса Иммануила II. В обеих османских столицах, Брусе и Адрианополе, дипломатическая деятельность велась не менее активно; Ахмед-Джалаирид и Кара-Юсуф, предводитель кара-коюнлу, вовсю интриговали, чтобы принудить Баязида к наступательным действиям.

Речи Тимурова посла, эмира Барласа, похоже, вызвали у Баязида немалое негодование. Кто такой сей хромец, позволивший себе делать ему выговоры, требовать исправления несправедливостей, и как он осмелился вслед за поздравлениями с успехами в Европе заявить: «Может ли тягаться с нами такой князек, как ты?» Его ответ послу, коему он все же оказал самый пышный прием, был нарочито презрительным. Произнесенные им слова, перенесенные на бумагу, естественно, не с исчерпывающей достоверностью, но общий тон которых тем не менее передан, были таковы: «Во что вмешивается этот бедолага? Не думает ли он, что имеет дело с неким диким племенем горцев или с трусливыми индусами? Ежели ему приспела охота сразиться, пусть приходит. Не придет — я сам его найду и буду гнать до Тебриза и Султании». [108]

Тамерлан это воспринял как объявление войны. Он собрал войско и устремился на Анатолию. Так возник конфликт между двумя великими тюркскими державами, между двумя полководцами, дотоле знавшими лишь победы и считавшимися неодолимыми.

Миновав Эрзурум, Великий эмир направился к Сивасу, куда прибыл 10 августа. Этот крупный торговый центр с населением в сто двадцать тысяч душ сдался лишь 26-го числа. Верный обещанию не трогать мусульман, Тимур отвел душу на христианах. Четыре тысячи сипахов-армян, выданных ему, по его приказу были заживо зарыты в землю, по десять человек, в положении, напоминающем зародышевое. Ужасным мучениям были подвергнуты их жены, которых привязывали к лошадиным хвостам и волочили по земле; детей бросали под копыта. Говорят, что из боязни заразиться умертвляли прокаженных; возможно, это клевета. Джагатайская конница преследовала османскую армию до самого Кайсери.

Баязид готовился выступить против Тимура, но тот ждать его не мог. У него в тылу находились Мамлюк и предводитель кара-коюнлу, ждавшие только одного: когда он основательно углубится в Анатолию. Великий эмир внезапно покинул Сивас и нацелился на Сирию.

То был второй случай, когда эмиры воспротивились его намерениям. Они указывали на то, что армия еще не успела по-настоящему отдохнуть после Индийской кампании, что бои были тяжелыми, что кавказская зима нанесла серьезный урон как людям, так и животным. «Победы, — сказал Тимур, — не зависят ни от численности воинов, ни от их вооружения, но лишь от воли Аллаха». К этому он добавил, что удача его не обманула ни разу.