Мустафа молча достал свой бумажник и, вытащив оттуда сотенную банкноту, отдал ее французу. Тот, просияв, с видом салонного льва поманил к себе гарсона и, передав тому купюру, сказал:

— Сигару мне, и самую лучшую.

Гарсон с поклоном удалился и вернулся вскоре с хьюмидором. Покопавшись в нем с видом знатока, адвокат вытащил оттуда большую сигару. Откусив кончик гильотиной, предупредительно поднесенной гарсоном, он закурил и продолжил:

— Так, на чем я остановился? Ах да, из архивных документов одного из госпиталей Марселя следует, что в первых числах октября туда с диагнозом «пулевые ранения» был помещен некий Геворг Бедросян. Там он находился почти два месяца. Однако врачам не удалось его спасти, и он скончался 29 ноября, о чем есть запись в соответствующих больничных книгах. Должен констатировать также, что в записях, относящихся к этому дню, упоминается и некая дама, тоже Бедросян, по имени Гоар.

Услышав это, Мустафа отвернулся, чтобы скрыть предательски увлажнившиеся глаза.

— Она была взята на работу санитаркой в том же госпитале в начале ноября. И по странному совпадению сама умерла от остановки сердца в день смерти Геворга Бедросяна.

Скажу вам также, что фамилия Бедросян встречается и в парижских архивных документах, причем довольно часто, но речь при этом идет о совершенно разных людях. Так, в 1986 году некий Андраник Бедросян был захоронен на кладбище Пер-Лашез. В газетной заметке по этому поводу добавлено, что, к сожалению, покойному не суждено было лечь в землю рядом со своими братьями, чьи могилы находятся почти на всех парижских кладбищах. — Адвокат отложил сигару и передал листки с записями Мустафе. — Вы удовлетворены, сударь?

— Итак, они умерли в Марселе? — задумчиво произнес Мустафа, невидящим взором скользя по строчкам. — Умерли в один день?

— Вы про даму по имени Гоар? Да, — кивнул адвокат. — Гоар и Геворг скончались в один день, 29 ноября.

Мустафа Гази сложил записи вчетверо и спрятал во внутренний карман, одновременно доставая оттуда бумажник.

— Я недооценил вас, месье Блюменталь, — сказал он, — и приношу за это свои извинения. Вы оказались на высоте.

Сказав это, он отсчитал тысячу евро и положил их перед адвокатом.

— Это обещанный гонорар, — сказал он, а затем, отсчитав еще тысячу, добавил: — А это обещанная премия.

Лицо адвоката покраснело от удовольствия.

— Ну, это, пожалуй, слишком. Хватило бы и пятисот. Но, раз вы так считаете, я спорить не буду, — сказал он и вернул одну сотню Мустафе: — Вы забыли про аванс.

— Я не забыл, но попросил бы разрешить мне угостить вас той сигарой, — передвинув банкноту к адвокату, сказал Мустафа.

— Это против моих правил, но я не хочу вас обидеть отказом, — сказал адвокат Блюменталь и, вежливо кивнув, сложил банкноты в потертый бумажник.

— Ну а теперь, чтобы покончить со всеми формальностями, я бы хотел отблагодарить и тебя, — сказал Мустафа, обращаясь к погрустневшему таксисту, и вручил ему пятьсот евро.

Рустам, посмотрев банкноту на свет, заявил:

— Нет, ты видишь, как тебе повезло со мной? Что бы ты делал без меня?

— Господа! — Адвокат Блюменталь отставил пустой бокал и встал, дымя сигарой. — Имею честь пригласить вас в одно весьма скромное, но вполне приличное заведение, где я всегда отмечаю успешное завершение дела. Признаться, в последнее время мне так редко удается угощать своих друзей, что сейчас я просто не в силах отказаться от такой возможности.

— Спасибо, но у меня мало времени, — вежливо отказался Мустафа.

— Извини, дядя, но тебе придется отложить свои дела, — сказал таксист Рустам. — Я понимаю, по всем правилам, приглашение должно прозвучать трижды, прежде чем ты сможешь его принять. Таковы законы нашего тюркского этикета. Но мы с тобой в Европе, а здесь время ценится дороже, чем старинные церемонии.

К тому же наш адвокат — он не турок.

«Да и я не турок, — подумал Мустафа Гази. — Точнее, турок только наполовину. Армянская кровь вперемешку с турецкой душой».

— Пойдемте, господин адвокат, — сказал он. — Я принимаю ваше приглашение.

Бывая по делам в Европе, Мустафа Гази научился стойко переносить разнообразные светские мероприятия, не задевая ничьих амбиций, но и не нарушая при этом собственных правил и привычек. Так, он не употреблял алкоголь, но мог поднять бокал с шампанским, произнося тост. Он даже делал вид, что пьет, если сотрапезники становились слишком назойливыми в своем хлебосольстве. Впрочем, этим страдали только южные итальянцы, да разве еще португальцы. Все же прочие европейцы прекрасно научились почти британской корректности во время застолья. К таковым европейцам, как предположил Мустафа, относился и адвокат Блюменталь. Тому, видимо, требовалось соблюсти определенный ритуал, прежде чем отправиться в плавание под парусами Бахуса и Диониса. Мустафа решил, что после первых двух тостов, когда адвокат и таксист захмелеют, ему можно будет удалиться.

Однако едва они оказались в уютном подвале где-то на набережной Сены, Блюменталь объявил:

— Господин Гази, откровенно говоря, ваши деньги жгут мой карман, потому что душу мою сжигают невысказанные вопросы. Однако вопросы эти настолько щекотливы, что я не мог их задать в баре, где, возможно, каждое наше слово записывается на полицейский магнитофон. А здесь, в этом кабачке, я знаю каждого и каждый знает меня. Тут порой сидят и информаторы разных спецслужб, но меня они подслушивать не станут, а если и услышат пару неосторожных реплик, то не побегут с доносом. Значит, я могу спокойно высказать вам свои соображения, а вы можете так же спокойно их проигнорировать либо дать свои комментарии. Итак, вот меню. Но заглядывать в него не стоит. — Блюменталь обернулся к официанту и что-то сказал на незнакомом для Мустафы языке. — Нам подадут лучшее, что сегодня смог приготовить местный чародей плиты. Надеюсь, никто из присутствующих не на диете?

Таксист Рустам встал из-за стола.

— Дядя, пойдем руки помоем.

Они прошли в довольно опрятный туалет, и таксист, встав у умывальника, сказал:

— Блюменталь хороший человек. Добрый и умный человек. А такое редко встречается, да? Чтобы умный был добрым. Он совсем один живет. Мадам Тюрбо ему как мама, следит за ним. Я за ним тоже немного приглядываю, чтобы он совсем не пропал. Мы земляки.

— Почему раньше не сказал? — спросил Мустафа.

— А тебе какая разница, француз он или бакинец?

— Никакой разницы.

— Да, все так говорят, когда дело сделано. А я точно знаю, если б ты услышал, что он не местный, ни за что бы ему не доверил. Так, дядя? — И, не дожидаясь ответа, сказал: — Так, так.

— О чем он хочет меня спросить?

— Не знаю. — Рустам пожал плечами, вытирая руки бумажным полотенцем. — Только не заводи с ним разговор насчет Сумгаита, Баку и погромов. А то он снова напьется. А ему надо из долгов вылезать.