И вот мы взяли напрокат машину и кресло для ребенка, чтобы нанести ему короткий визит. Я спросил Фанни, не хочет ли она к нам присоединиться, и в ответ услышал, что ей сейчас не с руки. Зимой планировалась выставка Блейклока, которую она курировала (ее первый большой проект), и ей надо было написать предисловие к каталогу, а сроки поджимали. Вот разделаюсь со статьей, сказала она, и съезжу к Бену. Сочтя причину отказа уважительной, я не настаивал. Так я в очередной раз проигнорировал тревожный звоночек. Пять месяцев они жили врозь, и это меня не насторожило. Стоило только открыть глаза пошире, чтобы заметить неладное, но я купался в своем счастье, и ничто, кроме моего маленького мирка, меня в тот момент не интересовало.

Поездка получилась удачной. Проведя с Саксом четыре дня и три ночи, я уехал с ощущением, что он твердо стоит на ногах и мы опять близки. Так и хочется сказать: «Все было, как в старые добрые времена», но это было бы натяжкой. После того, что он пережил в связи с роковым падением и всех перипетий моего романа с Фанни, наша дружба не могла остаться прежней. Это не значит, что новые времена оказались хуже старых. Скорее, наоборот. Вновь обрести то, что ты считал навсегда утраченным, — что может с этим сравниться?

Никогда не отличавшийся организационными способностями, Сакс поразил меня тщательностью, с какой он подготовился к нашему визиту. В спальне стояли живые цветы, на спинке стула висели аккуратно сложенные полотенца, а гостевую постель он заправил не хуже профессиональной горничной. Впечатляли также запасы выпивки и еды, причем меню каждого ужина было им продумано заранее. Эти, казалось бы, мелочи сразу помогли создать комфортную обстановку. Деревенский быт во многих отношениях проще, чем нью-йоркский, и Сакс быстро почувствовал себя хозяином положения. Как он признался мне во время одного из наших ночных бдений, эта жизнь чем-то напоминала ему тюремную отсидку. Минимум удобств, никаких развлечений и масса свободного времени. Один день похож на другой, и все они сливаются в череду неразличимых буден. Это успокаивает. Застрахованный от неожиданностей, он смог полностью сосредоточиться на работе.

— Странно, — размышлял он вслух. — Оба раза, сочиняя романы, я был отрезан от внешнего мира. Первый раз в тюрьме, и вот сейчас здесь, в лесу, где я живу отшельником. Что бы это значило?

— Это значит, что ты не переносишь одиночества, — ответил я. — Там — живые люди, здесь — вымышленные персонажи. Тебе нужна компания.

Все дни мы бездельничали — ели-пили, купались в пруду, болтали о том о сем. За домом Сакс устроил баскетбольную площадку, и каждое утро, для разминки потренировав броски, мы с ним играли один на один, причем он неизменно разбивал меня в пух и прах. После обеда Айрис ложилась на часок, а мы вели разговоры во дворе и по очереди носили на руках Соню, пока она не засыпала. В первый же вечер я прочел рукопись неоконченного романа Сакса, и в последующие вечера мы допоздна обсуждали как уже написанное, так и дальнейший замысел. Дни были теплые, солнечные. Словом, идиллия.

То, что Сакс дал мне прочесть, составляло примерно треть будущего романа. Поэтому он не ожидал развернутой критики или предложений, как переделать тот или иной пассаж. Он просто хотел услышать от меня, стоит ли ему продолжать.

— Наступает такой момент, когда сам не можешь оценить сделанное, — сказал мне Сакс. — Хорошо, плохо? Это лучшее из всего, что ты написал, или полная хренотень?

Что это не хренотень, было ясно по первой странице, и чем дальше я читал, тем яснее видел: из-под пера Сакса выходит нечто из ряда вон. О чем-то таком в его исполнении я давно мечтал, а то, что для рождения замысла понадобилась катастрофа — с этих новых позиций она рее не выглядела столь зловеще. Так, во всяком случае, я тогда рассуждал про себя. При всех огрехах, с учетом возможных сокращений и переделок, главный вывод был такой: на Сакса снизошло вдохновение, и это надо поощрить.

— Пиши и ни о чем не думай, — сказал я ему наутро за завтраком. — Если тебя хватит на всю дистанцию, это будет великая книга, запомни мои слова. Книга, которая останется надолго.

Закончил ли он ее — этого мне знать не дано. В ту минуту я был уверен, что закончит, и, когда мы с Айрис прощались с ним, садясь в машину, у меня на этот счет, опять же, не было никаких сомнений. Мы ведь о многом успели в те дни переговорить, и я понял: он контролирует свои поступки и четко видит перспективу. Если я тогда был прав, а роман он все же не закончил, то не может быть ничего ужаснее. Из всех трагедий моего несчастного друга эта для меня — самая непереносимая. Не хочу сказать, что книги важнее, чем жизнь, но все мы смертны, все рано или поздно исчезнем, а книга Сакса пережила бы ее автора. Так, во всяком случае, мне верилось когда-то. А что мы имеем в сухом остатке? Мы имеем всего лишь обещание книги, великолепное начало, полсотни машинописных страниц и записей в блокнотах, сваленных как попало в картонной коробке. Да еще два разговора заполночь, под безлунным, усыпанным звездами небом. На мгновение показалось — он заново родился и впереди у него необыкновенное будущее, а на самом деле он был в шаге от конца. Не прошло и месяца после нашей вермонтской встречи, как Сакс бросил роман. Однажды в середине сентября он вышел из своего деревенского дома — и канул в неизвестность. Не написав больше ни строчки.

В память о несбывшемся замысле я взял его название для этой книги: «Левиафан».

Прошло почти два года, прежде чем мне довелось снова его увидеть. О его местонахождении знала только Мария, с которой Сакс взял обещание молчать. Многих на ее месте это не остановило бы, но она, дав слово, держала рот на замке, хотя для нее это было сопряжено с реальной опасностью. Время от времени мы с ней виделись, и всякий раз, когда речь заходила о Саксе, у меня складывалось впечатление, что об исчезновении Сакса ей известно не больше моего. Прошлым летом, узнав, как много она от меня скрывала, я пришел в ярость. Я готов был ее убить. Впрочем, это уже моя проблема. Она ничем не заслужила такого к себе отношения — слово есть слово, и, хотя ее молчание дорого ему обошлось, я понимаю, что не вправе ее осуждать. Если кто-то и должен был нарушить молчание, так это Сакс. В конце концов, он заварил эту кашу, а Мария просто его покрывала. Но Сакс словно воды в рот набрал. Затаился и два года не подавал о себе вестей.

Вроде он был жив, но чем дальше, тем больше сомнений на этот счет у нас у всех возникало. Зацепиться-то не за что — так, какие-то обрывки. Из Вермонта уехал, машину бросил, на короткий миг объявился в Нью-Йорке. Остальное — из области догадок. Поскольку в свою бруклинскую квартиру он нагрянул без предупреждения, мы решили, что он хотел сообщить Фанни нечто важное, о чем нельзя было сказать в письме или по телефону, но, увы, до этого так и не дошло. Среди ночи он ворвался в спальню («не в себе, глаза безумные») и, на свою беду («свет был включен, мы с Чарльзом занимались любовью, даже не прикрывшись простыней»), увидел то, что он меньше всего ожидал увидеть. Прежде чем Фанни успела открыть рот, он попятился в прихожую, бормоча на ходу извинения. Она вскочила с постели и бросилась следом, но он уже захлопнул входную дверь и кубарем скатился по лестнице. Голая, она подбежала к окну и громко его окликнула. Сакс на мгновение остановился и помахал ей. «Я вас благословляю!» — крикнул он и, послав ей воздушный поцелуй, скрылся в темноте.