Формирование Национального блока проходило с большими трудностями. Конституционные партии не желали становиться на одну доску с вооруженной организацией, у которой была республиканская программа. Но Джолитти беспокоила не партийная программа 1919 года, более или менее республиканская и демократическая: его беспокоила тактика фашистов и задачи этой тактики. Целью Муссолини был захват власти; и надо было признать его предвыборную программу, чтобы отдалить фашизм от главной задачи его революционной тактики. Джолитти вел честную игру только плохими картами, и на этот раз ему повезло не больше, чем когда он хотел нечестно сыграть на соперничестве Д'Аннунцио и Муссолини. Фашизм не дал заманить себя в парламентскую ловушку, а остался верен своей тактике: пока два десятка депутатов-фашистов, прошедших в парламент на майских выборах, раскалывали Национальный блок, чернорубашечники применяли к республиканским и католическим профсоюзам те же насильственные методы, с помощью которых они разогнали профсоюзы социалистов. Перед восстанием надо было убрать с дороги все организованные силы, как левого, так и правого толка, способные поддержать правительство, помешать фашистам, напасть на них с тыла в решающий момент государственного переворота. Надо было предотвратить не только всеобщую забастовку, но и смыкание в единый фронт правительства, парламента и пролетариата. Фашизму необходимо было создать вокруг себя вакуум, превратить в tabula rasa любую группировку, политическую или профсоюзную, пролетарскую или буржуазную – профсоюзы, кооперативы, рабочие ячейки, Палаты труда, газеты, политические партии. К большому удивлению реакционной и либеральной буржуазии, думавшей, что фашизм отжил свой век, и к большой радости рабочих и крестьян, чернорубашечники, разогнав республиканские и католические организации, взялись за либералов, демократов, масонов, консерваторов и вообще всех благонамеренных буржуа. Борьба с буржуазией вдохновляла фашистов гораздо больше, чем борьба с пролетариатом. Штурмовые отряды Муссолини состояли по большей части из рабочих, мелких ремесленников и крестьян. И потом, борьба против буржуазии была уже борьбой против правительства, против государства. Либералы, демократы, консерваторы, призывавшие фашистов войти в Национальный блок, поспешившие записать Муссолини в «спасители родины» (вот уже полвека Италия просто изобилует «спасителями родины»: то, что вначале было высокой миссией, превратилось чуть не в профессию, а от страны, которую слишком много раз спасали, можно ждать чего угодно), никак не могли признаться самим себе, что целью Муссолини было не традиционное спасение Италии, а захват власти. Вот эта его программа была гораздо искреннее, чем программа 1919 года. Теперь для либеральной и реакционной буржуазии не было ничего более противозаконного и вопиющего, чем насилие фашистов, столь горячо одобрявшееся ими, пока оно было направлено против пролетарских организаций. Кто бы мог подумать, что Муссолини, такой замечательный патриот в пору своей борьбы с коммунистами, социалистами и республиканцами, вдруг станет таким опасным человеком, честолюбцем без буржуазных предрассудков, заговорщиком, рвущимся к власти через голову короля и парламента?

Если фашизм стал опасен для государства, то в этом виноват Джолитти. Фашизм надо было задушить сразу, с самого начала объявить вне закона, подавить силой оружия, как это было сделано с Д'Аннунцио. Этот «националистический большевизм» выглядел гораздо опаснее, чем большевизм русского толка, который буржуазии теперь уже, можно сказать, не был страшен. Смогло бы правительство Бономи исправить ошибки правительства Джолитти? Для Бономи, старого социалиста, проблема фашизма сводилась к проблеме полицейских мер. Между этим марксистом, который с помощью реакционной полицейской тактики пытался задушить фашизм прежде, чем он созреет для власти, и Муссолини, стремившимся выиграть время, в последние месяцы 1921 года завязалась беспощадная борьба, сопровождавшаяся репрессиями, актами насилия и кровопролитными столкновениями. Хотя Бономи и удалось создать против чернорубашечников единый фронт буржуазии и пролетариата (рабочие, при поддержке правительства, усиленно трудились над восстановлением своих организаций), революционная тактика Муссолини продолжала неуклонно прогрессировать. После срыва перемирия между фашистами и социалистами недостаток мужества и проницательности у буржуазных партий, их беззастенчивый эгоизм, борьба с насилием чернорубашечников методом примитивного, ура-патриотического макиавеллизма в конце концов деморализовали армию трудящихся. Тысяча девятьсот двадцать второй год начинался грустной и сумрачной картиной: фашизм, с жестокостью и методичностью, понемногу взял под свой контроль все жизненно важные центры страны. Политические, военные и профсоюзные организации фашистов пронизывали всю Италию. Карта полуострова, этот сапожок со всеми городами, селами, беспокойными, пылкими, враждующими между собой людьми, теперь, словно татуировка, лежал на правой ладони Муссолини. Бономи пал, взвихрив облако пыли, погребенный под обломками политического, профсоюзного, буржуазного, пролетарского мира. Государство, осаждаемое в Риме фашистами, которые уже заняли всю страну, было отдано на милость победителя: его авторитет, рассыпавшийся в прах, сохранялся лишь на сотне крохотных островков – в префектурах, муниципалитетах, полицейских казармах, – разметанных по всей Италии нарастающим приливом революции. Между королем и правительством началось размежевание, и тот, и другие боялись ответственности, и трещина эта все углублялась – таково извечное коварство конституционных монархий. Король опирался на армию и сенат, правительство – на полицию и парламент: это, естественно, вызвало подозрения у либеральной буржуазии и у трудящихся.

Летом 1922 года, когда Муссолини сообщил стране, что фашизм готов к взятию власти, правительство огромным усилием попыталось предотвратить восстание, прорвать осаду фашистов, подняв на борьбу рабочих и крестьян. В августе по приказу своего рода комитета общественного спасения, объединявшего демократическую, республиканскую партию и Всеобщую конфедерацию труда, началась всеобщая забастовка. Это была так называемая «легалитарная забастовка», последний бой, который защитники свободы, демократии, законности и государства давали армии чернорубашечников накануне восстания. Наконец-то Муссолини мог расправиться с самым большим, единственным по-настоящему опасным врагом фашистского переворота: всеобщей забастовкой, которая уже три года грозила сломать хребет революции, контрреволюционной забастовкой, которую он три года сдерживал, ведя непрестанную борьбу с пролетарскими профсоюзами. Правительство и реакционная буружазия, организовав контрреволюционное движение рабочих против фашизма, надеялись обуздать революционный порыв чернорубашечников, еще на какое-то время отвести от государства революционную опасность. Но на места бастующих вставали отряды фашистских штрейкбрехеров, а жесточайший натиск чернорубашечников в двадцать четыре часа разбил защитников государства, сплотившихся под красным знаменем Всеобщей конфедерации труда. Не в октябре, а в августе выиграл фашизм решающую битву за власть: после провала «легалитарной забастовки» правительство Факты, слабого, честного и законопослушного человека, продолжало существовать лишь для того, чтобы прикрывать короля.

Хотя фашистская программа 1919 года, в которую искренне верила старая гвардия чернорубашечников, была программой республиканской, король не нуждался в защите правительства Факты. Перед захватом власти Муссолини внезапно отрекся от своей республиканской программы, и возгласом «Да здравствует король!» дал сигнал к восстанию. Фашистский переворот был начисто лишен той театральности, которой его наделяют казенные плутархи, больные высокопарностью, красноречием и литературой. Не было ни громких фраз, ни картинных поз, ни величественных жестов в духе Цезаря, Кромвеля или Бонапарта. Легионы чернорубашечников, идущие на Рим, к счастью, не были римскими легионерами, вернувшимися из Галлии, и Муссолини не был одет как римский консул. История не пишется по выпущенным к случаю олеографиям или картинам придворных художников. Трудно представить, откуда у Наполеона, написанного Давидом, мог взяться его гениальный ум, столь ясный, столь прозорливый, столь близкий нашему времени, и подобающий человеку, так же непохожему на портрет Давида или статую Кановы, как Муссолини непохож на Юлия Цезаря или кондотьера Коллеоне. На некоторых олеографиях чернорубашечники во время октябрьского восстания 1922 года гуляют по итальянской земле среди триумфальных арок, мавзолееев, колонн, портиков и статуй, под летающими в небе орлами, как будто фашистский переворот состоялся в Италии времен Овидия и Горация, в исполнении римских легионеров и в постановке самого Юпитера, озабоченного тем, как бы ему соблюсти конституционные приличия и выдержать в спектакле стилизацию под античность. На других олеографиях Муссолини 1922 года изображен в духе 1830-х годов: Муссолини-романтик среди неоклассического пейзажа, пешком или верхом на коне, во главе фашистских легионов, окруженный членами квадрумвирата или военно-революционного комитета: на фоне суровых и мрачных окрестностей Рима, развалин акведуков Муссолини кажется персонажем с картины Пуссена, из элегии Гете, из драмы Пьетро Косса, из стихотворения Кардуччи или Д'Аннунцио; можно подумать, по карманам брюк у него рассованы книги Ницше. Эти олеографии – апофеоз дурного вкуса в итальянской культуре и литературе за последние полвека. Глядя на подобные изображения фашистского переворота, диву даешься, как это Муссолини смог свергнуть правительство и захватить власть.