Не выдерживаю, отталкиваю его от себя что есть силы.

— Тебя это не касается!

Окидываю взглядом кухню в поисках стационарного телефона. Хвала господу — трубка на базе. Двумя стремительными шагами преодолеваю расстояние до неё, но так и не успеваю хоть что-нибудь предпринять. Сильные мужские руки смыкаются у меня на талии и оттаскивают в сторону.

— Ну, что за спешка, Танечка? Разве мы завершили нашу беседу? — шепчет мне в ухо Голубкин, а после больно прихватывает мочку зубами.

— Отвали, — хриплю я, отчаянно вырываясь.

— Ну-ну, тише, Танечка, тише… Ты же мне никогда не отказывала…

Я всхлипываю, его руки больно сжимаются у меня на груди, шарят по ней в поисках пуговиц, чтобы после вырвать те с мясом.

— Отвали, Голубкин! Я кому сказала? Убери от меня свои мерзкие руки!

Но он не слышит! Он абсолютно меня не слышит! А я не могу, не имею достаточной силы, чтобы ему противостоять. Саша никогда бы не одолел Степана, а вот меня…

— Уйди! — кричу я, срывая голос, — оставь меня в покое!

Такие желанные раньше, сейчас его прикосновения не вызывают ничего, кроме отторжения. Мне кажется, если это не прекратится — я просто умру. В отчаянной битве за жизнь в ход идут острые ногти и зубы. Я дерусь, я рычу и кусаюсь, я вою, как раненый зверь. Он закрывает мой рот своей широкой ладонью и впечатывает меня в стену. Больно ударившись головой, я на несколько секунд отключаюсь. В себя прихожу, когда его руки уже пробираются мне в трусы. Мне страшно. Мне так невыносимо страшно…

— Понравилось, как он тебя драл? Понравилось, сучка?

Истерично смеюсь, слизывая непонятно откуда взявшуюся кровь с губ.

— Очень понравилось, Саша. Вот что значит умелый любовник и полноценное… хм… оснащение.

Оглушительная пощечина становится платой за удовольствие, полученное от мелочной мести. Но мне нет дела до боли! Совершенно неожиданно у меня открывается второе дыхание. Я готова сражаться за себя и за нас со Степаном до последнего вдоха.

— Какого черта здесь происходит?

Я медленно оборачиваюсь и вижу Даньку, застывшего в дверях. От облегчения подкашиваются ноги. Громкий всхлип срывается с губ.

— Выйди вон! — рычит Голубкин на сына.

— Убери от нее руки! — не менее яростно парирует тот, делая шаг к нам навстречу.

Мне таки удается вырваться, и, размазывая по лицу слезы, я лечу к сыну. Падаю в его объятья, противно стуча зубами. Силюсь что-то сказать, как-то взять себя в руки, но все мои попытки терпят сокрушительное фиаско.

— Все хорошо, мама. Все хорошо… — Данька нежно гладит меня по волосам.

— Ты… давно приехал? — спрашиваю я, хаотично шаря подрагивающими руками по его поджарому телу. Дурацкий вопрос, особенно учитывая ситуацию, в которой он нас застал. Я не знаю, радоваться мне или огорчаться такому повороту событий. По большому счету, если бы не Данька… Нет, я не могу об этом думать. Не мо-гу!

— Утром. Хотел сделать тебе сюрприз. Рассказать кое-что.

Наконец решаюсь поднять взгляд на сына:

— Так расскажи.

— Сейчас это неважно. Потом.

Его губы дрожат. Беззащитно, по-детски. Словно мы отмотали годы и вернулись в его беззаботное детство. Только было ли оно таким беззаботным, как я надеялась? Моей горящей от удара щеки касаются его холодные чуть влажные пальцы. Данил резко вскидывает голову и делает шаг навстречу отцу:

— Я убью тебя.

— Нет, Данька! Нет!

По сравнению со мной, Данил огромный, у меня нет шансов ему помешать, но я оплетаю его руками и упираюсь лбом в мощную грудь.

— Пожалуйста, сынок, не надо… Он… он уже уходит!

— Мама…

— Пожалуйста! — настаиваю на своем. — Убирайся, Саша! Тебе здесь не рады!

Медленно оборачиваюсь. Не могу не отметить, что Голубкин постепенно приходит в себя, хотя его лицо все еще неестественно искажено.

— Это и мой дом тоже! — находится он.

— Я так не думаю. Уходи, Саша. Правда…

Выдыхаю только когда Голубкин, прислушавшись к моим словам, таким знакомым растерянным жестом растирает подбородок и проходит мимо нас с сыном. Тело Даньки замирает под моими руками.

— Не надо, — как мантру шепотом повторяю я. Как же хорошо, что это именно Данил! С Демидом я бы не совладала. У того темперамент взрывной, моих просьб он бы даже не услышал. В коридоре щелкает дверь. Я захлебываюсь кислородом, наконец, сумев сделать вдох.

— А если бы я не пришел? — потерянно шепчет Данька. А я не знаю, что ему сказать. Что я бы не выжила? Осторожно пожимаю плечами и стискиваю разорванную одежду на груди.

— Ставь чайник, Данил. Буду тебя кормить… А я пока… я пока переоденусь.

Данька начинает спорить, но я делаю вид, что не слышу его протестов. Бреду в спальню, достаю из комода домашний костюм. Застываю, глядя на собственное отражение в зеркале. Как пить дать, будет синяк. Касаюсь пальцами щеки, опускаю взгляд ниже. Губа припухла, в уголке запеклась кровь. Я прожила двадцать лет с мужчиной, но так и не поняла, что он за человек. Так страшно… Достаю чистое полотенце и, шаркая ногами, бреду в ванную. Долго стою под прохладными струями, неспешно вытираюсь и наношу крем. В голове пусто.

— Вот, приложи холодное, — командует Данил, стоит мне выйти. Забираю из его рук упаковку замороженного горошка, обмотанную веселеньким полотенцем в цветочек. Послушно делаю, как он велел. Между нами повисает тишина. Волнение Данила выдают желваки, скачущие на скулах. Мое — нервные движения пальцев, которыми я растираю лицо.

— Что… что это было, мам?

Зябко обхватываю себя руками. Хотела бы я иметь возможность соврать. Но Саша не оставил мне шансов.

— Ты же все видел, Даня. К моему большому сожалению.

— Дерьмо!

Мне не дает ответить оглушительный стук в дверь.

— Не хочу никого видеть. У Демида есть ключ, а остальные… — отрицательно качаю головой, но стук не утихает.

— Я все же посмотрю, кто там такой настойчивый.

Данька идет к двери. Без особого интереса я следую за ним. Дверь распахивается, и в квартиру буквально вваливается Степан. Резко озирается по сторонам, отодвигает в сторону моего сына, как будто тот игрушечный, и делает уверенный шаг ко мне. Мое сердце стучит, как сумасшедшее. Но стоит его груди коснуться моей, как все затихает. Совершенно определенно, он знает какой-то волшебный способ успокоить все мои страхи.

— Скажи, что я успел, — сипит Степан. Только сейчас я замечаю, как часто поднимается его грудь, как отчаянно жадно он дышит.

— Ты успел, — шепчу ему в губы. А у самой в голове проносится: боже мой, боже мой… как я так долго без него жила?