– Пожалуйста, – сказал он.

Рука вернулась на место, а затем, словно для тренировки координации, начались поцелуи. Марина иначе представляла себе начало половой жизни – обморочный восторг взаимной любви на итальянском (в идеале) лугу. Язык Гая, шаривший у нее во рту, нисколько не отвлекал от мыслей о взрослых этажом ниже. Казалось бы, ощущения должны быть ярче? Впрочем, было что-то приятное в том, чтобы по-женски контролировать ситуацию. Она даже решила усилить напор, в порядке эксперимента, как вдруг их руки встретились – раз, другой.

Раздался скользящий треск. Гай расстегнул «молнию».

Притвориться, что не заметила? Запрещать им разрядку, конечно, опасно – и аморально к тому же. Марине и самой было любопытно; да и глупо прослыть фригидной, когда каждая твоя ночь проходит в беспокойных и страстных мечтах. Марина осторожно посмотрела вниз, вдоль его шеи, пуговиц, ремня – туда, где виднелось что-то бледное.

Она пыталась сделать все правильно. Честно пыталась. На ощупь он был шелковистый, как игрушка. Пальцы дрожали, но опыт есть опыт. Потом раздался стон.

– Боже…

Она отдернула руку. Гай тихо всхлипнул. До Марины донесся странный дрожжевой запах, и что-то теплое, как кровь, потекло по руке. Что она наделала?

– О! Прости! – Теперь он и смотреть на нее не будет. – Все хорошо?

– Боже, – повторил Гай и прокашлялся.

Семя, подумала она. Вертлявые головастики у нее на руке; она могла забеременеть.

– Дать салфетку?

– Ничего, я пойду в ванную. Не беспокойся, – любезно сказала она, держа руку на отлете, как кусок тухлого мяса.

На лестнице было темно, ковер заглушал шаги, и Марина не заметила мистера Вайни, пока не столкнулась с ним лицом к лицу.

– О! – подпрыгнула она, пряча руку за спину. – Простите.

– Не поздновато для экскурсий? – Слова звучали так тихо, что пришлось податься вперед, чтобы их услышать. Из-за дверей по обеим сторонам коридора не доносилось ни звука. Откуда он вышел? Возможно, у них с миссис Вайни отдельные спальни. Может, он исполнял супружеский долг?

– Я не хотела…

– Не извиняйся. Тебя что-то задержало? – Он улыбнулся в тусклом свете: почувствовал запах? – Замечательно, что ты здесь.

– Правда?

– Конечно. В лоне семьи. Для меня нет ничего важнее семьи – только в границах мне тесно. Без молодежи с их восторгами жизнь была бы совсем несносной. Ты меня понимаешь.

– Да, – ответила она. Мистер Вайни коснулся ее плеча, и Марина, вздрогнув, посмотрела на него снизу вверх. Их обоих пронзила невидимая струна.

– Обязательно приезжай еще, – прошептал он. – Я настаиваю.

Он ушел, оставив ее в коридоре. Струна между ними туго натянулась.

– Дело в том… – говорит Лора. – Знаю, уже поздно, но мне нужно в город.

Рози навещает больных, Жужи лежит в постели и через открытую дверь зычным голосом зачитывает трудные слова из «Кумского альманаха»: «Что такое “Богословие”?» В гостиной только Ильди, укладывает вязаных кукол в посылку для бедных румынских детей.

– Очень мило, – говорит она, дергая за руку шерстяного солдатика. – Привет.

Лучше всего на метро, до Эрлз-Корт на Районной линии. Жаль, быстрей не получится.

– Привет, – вежливо отвечает Лора солдатику. – Ильди, я немного задержусь, хорошо?

Ильди со вздохом поправляет юбку принцессе-гомункулусу.

– Я не знаю. Они…

– Да, – соглашается Лора. – Но я ненадолго.

Лондон ночью. Почему в животе так щемит? Лора стоит посреди ревущего и сверкающего метро, словно в очереди к адским вратам. В гортани громко колотится пульс. Это разлитые в воздухе спиртные пары на нее так действуют, или тот факт, что никто не знает, где она, или мысли о несчастном случае: страх, боль, прилюдная кровопотеря – но и выход своего рода? Что хуже: лишиться такой матери, как она, или продолжать с ней жить?

Впрочем, выходя из метро у Стэмфорд-Брук и шагая через Кинг-стрит к Грейт-Вест-роуд, Лора думает уже не о дочери, а о том, что стоило по-другому одеться. У нее, конечно, и в мыслях нет с кем-то встречаться и тем более разговаривать. Она только осмотрится.

«Я хороню твою тень, – думает она. – Ты… ты подонок, и с тобой нужно покончить раз и навсегда».

Петер живет в местечке под названием «Мастерская на островке», в плавучем доме, причаленном к северному берегу речной излучины. За простой калиткой – шаткий мостик, под которым блестит мягкая серая грязь. Лора проходит свободно: никто ее не расспрашивает и не домогается. По левую сторону от нее торчит великанский штакетник, изгвазданный в иле, справа скрипят и плещутся мутные волны Темзы. В воображении рисовались вонючие забегаловки или стиль хай-тек – ничего похожего на этот спокойный, почти идиллический пейзаж.

«Beau Geste»[13], читает Лора название на борту первой лодки, махины из серого клепанного металла. «Мирабелла», «Бэсинджер», «Верность», «Шахерезада». Она сомневается, что отыщет «Вивьен» – и, правду сказать, все от этого только выиграют. Еще не поздно повернуться и уйти. Она стоит на перекрестке судьбы: счастье или горе, жизнь или смерть. Сердце колотится, будто в агонии. Лора идет вперед.

В школе с совместным обучением чувствуешь себя как в ловушке. Марина тщетно прячется от Гая с самого воскресенья – а так поступают либо фригидные, либо динамщицы. Она боится, что Саймон Флауэрс почувствует исходящий от нее запах греха или даже настоящих сперматозоидов, который ей самой теперь чудится всюду – на лестнице в буфетную, под деревьями во Дворе основателя. А, сперма, беспечно думает она. Это слегка утешает.

Марина зарисовала расположение столовых приборов и прочитала все книги, какие только видела в «Стокере»; она чувствует себя преступницей каждый раз, когда случайно встречает Гая. Тот не оставляет попыток заманить ее в свою комнату.

– Я не могу, – всегда отвечает она. – Нас исключат.

Они не вспоминают о том, что случилось на выходных в его спальне; неловкость стала грубостью, будто Марина сделала что-то плохое. Может, и сделала. Ей все еще больно сгибать руку в локте, словно мало других несчастий. По крайней мере, во время свиданий под сценой, где первоклашки неподалеку раскрашивают папье-маше, и мистер Стеннинг может объявиться в любую минуту, Гай не слишком много себе позволяет. Впрочем, он изобретателен. Закрываться в реквизитной запрещено, но Гай нашел местечко за четвертой стойкой с костюмами («Глашатаи, бродячие актеры, рабы»), где можно прислониться к ящику и никто тебя не увидит.

Он очень настойчив.

– Ты не боишься, что нас застукают? – спрашивает Марина, когда он расстегивает две верхние пуговки на ее блузке. В последнее время Маринины пальцы все чаще непроизвольно тянутся к ним: она боится, что предстанет у всех на виду с грудью нараспашку и сама не заметит. Холод усиливает ощущение наготы. Марина старается не опускать глаза ниже Гаевой талии.