Дженни приготовила бутерброды. На старомодном складном столе, к которому она пододвинула два складных стула, стояли графин воды со льдом и пара красных пластиковых стаканчиков.

Какая-то часть Браво продолжала упорно протестовать. Эта Дженни была такой невыносимо самоуверенной, такой твердолобой! Но… ведь именно эти два слова так часто употреблял отец применительно к самому Браво. Он молча смотрел на Дженни, не зная, как начать разговор. В холодном свете ламп ее смуглая кожа казалась желтоватой, серые глаза превратились в два темных озера. Сжатые губы не предвещали ничего хорошего. В конце концов, ну сколько же можно злиться на нее из-за того, что со мной произошло? Браво чувствовал опустошенность, словно его гнев был свечой, догоревшей наконец до самого основания и слабо тлеющей перед тем, как окончательно погаснуть.

Стоя в дверном проеме, он повернулся к ней больной спиной, попросив:

— Помоги мне, пожалуйста…

Она колебалась всего мгновение, затем взяла мазь из его рук. Браво уселся на крышку унитаза, слегка подавшись вперед, и терпеливо ждал, пока Дженни смазывала царапины. Каждое движение ее пальцев отдавалось острой болью в ободранной спине.

— Расслабься, — бросила она. — Будет не так больно.

— Ты так и не рассказала мне, что это значит для тебя — быть частью Voire Dei, — медленно проговорил он.

Он услышал, как Дженни с шумом выдохнула. Видимо, ей тоже нелегко давались беседы с Браво.

— Я никогда не задумывалась над этим, — сказала она. — Никогда не рассматривала свою жизнь с подобной точки зрения. Просто это мой мир, мой дом… так было и для моего отца. И для твоего — тоже.

— Если в этом мире необходимо убивать людей, не думаю, что в нем найдется место для меня.

— Вопрос на миллион, как говорится. Да, Браво? — ее голос снова звучал жестко, но кончики пальцев по-прежнему осторожно прикасались к его спине. — Знаешь, среди членов ордена есть те, кто не верит, что у тебя хватит силы духа. Они полагают, ты просто не способен на такой поступок.

— Вот как?

— Не дергайся, — хмуро сказала Дженни. Она принялась заклеивать ссадины пластырем. — Я им не нравлюсь. Тебе они не доверяют.

— Ты мне тоже не доверяешь.

— Давай скажем так: пока что мы оба не слишком-то доверяем друг другу.

Совершенно справедливо, подумал Браво. Вместе с тем в ее словах был намек на будущее. Неожиданно его осенило.

— Так вот почему никто не пришел нам на помощь!

— Твой отец был хранителем. Частью его миссии была задача выбрать и воспитать преемника.

На вопрос она не ответила. Но Браво понял, что большего пока все равно не добьется.

Некоторое время он молча размышлял. Ему было четыре года, когда он начал заниматься по составленной отцом программе тренировок; шесть, когда он впервые услышал отрывки из древних трактатов…

— Отец выбрал меня.

— Верно. — Дженни отложила в сторону мазь, бинты и пластыри, вымыла руки. — Давай, одевайся.

Она вышла из ванной прежде, чем он успел что-либо добавить.

Они уселись на складные стулья и в неловкой тишине принялись за сэндвичи. Наконец Браво вытер руки бумажным полотенцем и положил на стол очки, найденные на борту «Стеффи».

Очки лежали между ними, как символ того, что их одновременно сближало и разъединяло.

— Объясни мне…

— Мы не сможем продвинуться дальше, пока ты не решишься. — Она покачала головой. — Пойми, бесполезно укорять меня или других стражей за совершенные ошибки. Единственное, что имеет значение, — твое решение. Сейчас или никогда. Если мы проиграем сейчас — все потеряно. Со стороны мои слова, возможно, звучат напыщенно, но поверь, я просто пытаюсь быть с тобой откровенной. В твоих руках дальнейшая судьба ордена, судьба сокровищницы, которой мы владели долгие века. Только ты можешь разыскать сокровищницу, об этом твой отец позаботился. — Дженни остановилась, переводя дух. — Весь вопрос в том, правильный ли выбор сделал Декстер Шоу, или же это была роковая ошибка.

И Браво снова услышал голос отца так явственно, словно тот сидел рядом с ними за этим столом: «Ошибка — нечто поверхностное. Внутри, под поверхностью, где лежит сокровенная суть неудачи… вот где ты должен искать».

Он уставился на очки, пытаясь разобраться в беспорядке нахлынувших ощущений. Отстраненно, словно наблюдая за происходящим со стороны, он протянул руку и взял со стола очки, чувствуя их тяжесть на ладони.

— Дженни, мне хотелось бы понять вот что, — произнес он. — Как ты попала в орден? По воле отца?

— По воле отца? — Ее губы тронула кривая усмешка. — О нет, отец пытался, как мог, остановить меня. Я ведь была его принцессой, его обожаемой дочуркой. Он даже подобрал мне в мужья эдакого славного малого «из хорошей семьи», примерного и страшно скучного; они жили где-то на Кольцевой… Форменное средневековье, верно? Но в точности так все и было. — Дженни откинула с лица прядь волос. — Когда отец понял, что ему не удастся меня отговорить, он решил сделать так, чтобы я сломалась сама. Тренировки были настолько тяжелыми, что выдержал бы не всякий мужчина. Я дважды ломала левую руку в локте и один раз — в запястье. Синяки и ушибы считать не имело смысла. Словом, настоящая пытка.

— И все равно ты не отступила. Чего ради ты продолжала тренировки? Назло отцу?

Дженни рассмеялась.

— Слишком простое объяснение. Нет, дело не в этом.

— В чем же?

— Я верила в дело ордена, считая его союзом здравомыслящих людей, сражающихся за человечество в этом обезумевшем мире. — Глаза Дженни вспыхнули. — Возможно, для тебя это звучит неубедительно?

— Отнюдь. Вполне убедительно. Но это же неприкрытый идеализм.

— Возможно, так оно и есть. — Она покачала головой. — Не знаю, Браво, как ты, но мне просто необходимо верить во что-то хорошее. Верить в то, что я делаю что-то важное, от чего мир становится лучше.

Вот они и пришли к вопросу о вере.

Подняв глаза, Браво встретил испытующий взгляд Дженни. В ее голосе звучало неподдельное чувство, волнение, идущее от сердца. Она искренне верила в то, о чем говорила.

Теперь ему предстояло решить, верит ли он в справедливость ее слов. Браво прекрасно осознавал важность момента. Он не сомневался в том, что его отец более всего на свете желал сделать этот мир лучше, несмотря на многочисленные препятствия. Или, возможно, его манили сами препятствия… Зная Декстера, вовсе нетрудно было такое предположить. В этом Браво понимал отца, поскольку унаследовал его характер.

Теперь ему казалось, что он смотрит в зеркало, отражающее мир таким, каков он на самом деле, проливающее истинный свет на всю его прежнюю жизнь. Все, с чем он сталкивался, все, что случилось с ним до этого момента, было всего лишь прелюдией.