– Самара? Постой… Курт упомянул в разговоре о своем коллеге из этого города. Именно ему понадобились сведения о русской матери Марты.

– Все же она русская… – Юлия на миг задумалась. – Выходит, вот почему вместо путешествия по Европе, как я поначалу решила, она отправилась в Россию. И там нашла свою смерть!

– Печально! И я в недоумении. В ее возрасте такая поездка рискованна, да и бессмысленна – матери наверняка нет в живых. В конце концов, Марта могла спросить, что известно мне – все-таки, мой отец был ей крестным! После его смерти я разбирала бумаги в кабинете и нашла несколько писем от твоего свекра. Сейчас я принесу их тебе, Юлия. И расскажу все, что знаю.

Юлия, пока Эрика отсутствовала, осмотрелась. Как этот особняк отличался от мрачного замка Эрбах! Возможно, его перестраивали внутри, хотя внешне он и выглядел старым. Повсюду в антикварных вазах стояли цветы, гобеленовая обивка мягкой мебели была хотя и новой, но в стиле той эпохи, когда был построен этот дом. Немного не вписывались в обстановку лишь два предмета мебели, сделанные явно современниками: овальный сервировочный столик со стеклянной столешницей и стилизованное под старину кресло у камина.

– Вот эти письма я отсканировала и передала Курту Зигелю для его русского друга. Мне известно мало фактов, но своими догадками могу поделиться. Уж не знаю, поможет ли это в раскрытии убийства… Начну с того, что отец был близким другом Эриха фон Эрбах. Оба были убежденными нацистами, но отец носил форму СС, а Эрих был врачом. Я далека от политики, но фашизм для меня – стыд и дикость немецкой нации. Возможно, я как-то коряво выразилась, но это так. После победы русских войск он не был арестован. Его спасло от суда то, что еще в сороковом году он потерял ногу. Случайно, даже не во время боевых действий. И очень сокрушался по этому поводу всю жизнь, считая такое увечье позором для немецкого офицера. Эрих же был в составе войск, вторгшихся в вашу страну. Письма эти из города Гродно. Там он и познакомился с Кларой, как называет девушку, в которую был влюблен. К сожалению, фамилию ее не назвал. Но в одном из писем однозначно писал о большом сроке беременности. Посмотри вот это.

– Двадцать второе марта сорок второго года. «…Клара все еще помогает в госпитале, хотя ей тяжело ходить из-за большого срока беременности. Да-да, мой друг, мы ждем ребенка, и пусть тебя это не удивляет…» – прочла Юлия. – Ничего не понимаю!

– Позволь мне высказать то, что думаю. Эрих фон Эрбах влюбился в русскую девушку по имени Клара. Жениться на ней, по понятным причинам, не мог. Но, очевидно, ребенку был рад. Видимо, девочку эта Клара родила в Гродно. А позже Эрих вывез ребенка в Германию. Мой отец Зигфрид и его сестра Гертруда, впоследствии мать твоего мужа, стали ей крестными родителями.

– Нет, Эрика! В свидетельстве о рождении Марты, что я нашла в кабинете Франца, стоит Штайнхёринг. Шульц не далее как позавчера подтвердил, что Марта был рождена в приюте проекта «Лебенсборн». Мать и отец в свидетельстве не указаны.

– Какой ужас! Не могу поверить… А как же Эрих стал ей отцом?

– Удочерил, как сказал Шульц.

– Ну вот! Вся моя стройная версия рассыпалась! Хорошо, не успела поделиться с Куртом! Хотя, постой. Почему я решила, что Клара родила в Гродно? Она была там на большом сроке, да. А что, если Эриху удалось ее, беременную, переправить в Германию? И родила она… а почему именно в приюте? Почему не в замке?

– Причина как раз понятна и подтверждена Шульцем – русскую девушку не признал отец Эриха. Как меня позже не признал сам Эрих.

– Но приют? Клару не приняли бы на роды в проекте «Лебенсборн» по одной причине – рожали там чистые арийки, и только. Чистота крови матерей и отцов проверялась тщательно.

– В свидетельстве о рождении мать не указана. И фамилия у нее в документе – Миллер. Ингрид-Марта Миллер. Двадцать первое апреля сорок второго года.

– Юлия, но почему ты решила, что это свидетельство о рождении Марты Эрбах?

– Я лишь предположила. Пригласив Шульца, построила разговор с ним так, что у него не было времени обдумать ответ. Он сразу же проговорился, выдав себя, – оказывается, мой свекор давно потерял этот документ и искал его. К сожалению, другой информации из Шульца выжать не удалось, он быстро ретировался. Чем вызвал у меня лишь подозрения, что знает много больше, чем говорит.

– Думаешь, что-то конкретное?

– Уверена. Но сейчас не могу у него спросить – он улетел в Россию с моим сыном.

– Жаль, ничем не смогла помочь. И, Юлия, я хорошо знаю Петера Шульца… Поверь, этот человек тебе не расскажет ничего. Может и соврать. Он вел дела моего отца, но я отказалась от его услуг.

– Эрика, почему? Ты его в чем-то подозреваешь? – Юлия так удивилась, что перешла на «ты».

– Скажем так. Он более не вызывает у меня доверия. Не секрет, что у нас был роман. Давно, двадцать пять лет назад. Он сделал предложение, я была готова пойти против отца, не одобрившего наш брак, но Петер внезапно отказался от меня сам. Заявил, что должен жениться на какой-то женщине, у которой уже два года как растет их общий сын. Просил прощения, уверял, что любит только меня, но не может бросить родного ребенка. Я простила его. Поверенным отца Шульц остался, я старалась с ним не встречаться, а через год вышла замуж за Александра Арнта и уехала сюда, в его родовое поместье.

После смерти отца я вынуждена была встретиться с Петером по делам наследования. Он предложил остаться моим адвокатом, я согласилась. А чуть позже узнала, что его сын ему родным никогда не был. Когда он женился, они с женой взяли двухлетнего мальчика из приюта.

– Выходит, Петер обманул?

– Да. Видимо, чтобы оправдаться передо мной.

– Эрика, я думаю, здесь не обошлось без вмешательства твоего отца. Скорее всего, он угрожал ему, чтобы тот от тебя отказался!

– Это уже не столь важно! Он мог мне все объяснить, а не придумывать историю с ребенком. Мы могли уехать, у меня были собственные средства, а Петер имеет хорошую профессию. Что теперь говорить об этом? Я не могу ему доверять, и точка.

– Надо же… Я никогда не интересовалась его семьей. И не знала, что у него есть сын. А сколько ему?

– Примерно двадцать семь, по-моему. Да, точно. В девяносто четвертом, когда они его усыновили, ему было около двух лет.

Юлия почувствовала, как перехватило дыхание. Нет, с годами боль никуда не уходит. Неправильно кто-то так решил. Она прячется в тайный уголок, куда нет доступа никому. А потом вдруг выпрыгивает, словно черт из табакерки, и бьет по живому, после чего ты еще долго мучаешься вопросом: «За что так?»

Беркутов злился. Начальство его не поняло, просьбу о передаче дела Марты Эрбах кому бы то ни было отклонило, да еще и выговорило, что слишком медленно движется расследование. Вот такое оно, начальство, в лице друга и соседа по лестничной клетке Борина Леонида Ивановича[10], непреклонное и строгое. Пожелав присутствовать на допросе Александра Огорелова, все еще подозреваемого в причастности к убийству старой немки, Борин высказал мнение, что покопаться в истории рода фон Эрбах нужно, мол, чует он, Леонид Иванович, что без семейных тайн не обошлось и здесь. И ему ли, Беркутову, не знать о «хвостах из прошлого»… В общем, присоединившись третьим к Галине и Карташову, начальство указало путь. Извольте следовать.