Есть стал медленнее — жевал. На нас с мамой не смотрел, словно нас в природе не было.

Так прошло несколько дней.

Жду, когда он взорвётся, когда, ослеплённый вспышками памяти, кинется на меня с кулаками…

В одну из ночей — стук упавшего тяжёлого предмета. Я подскакиваю — опять крушит дом? Быстрые шаги, и в мою комнату влетает мама, запирает дверь, припадает к ней. Она — в разорванной ночной рубашке и дрожит.

— Не могу…

В свете ночника мама — синяя, в свете лампы, которую зажигаю, — бледная. Веду её к тахте, укладываю, укрываю.

Мы лежим, прижавшись друг к другу. И скоро мама перестаёт дрожать.

«Мама, уедем со мной, — говорю ей про себя. — Мы заживём с тобой спокойно. У нас будет семья: ты, я и Денис. А потом мы найдём тебе мужа».

Тяжёлые шаги по дому. Отец останавливается, снова идёт.

Глажу мамину спину. Выпирают лопатки, как у дистрофика.

Сейчас отец закричит: «Окопались, твари». Любимые его словечки! Сейчас он сломает дверь, ворвётся, стянет маму с тахты, поволочёт за собой.

Не успеваю подумать, как он дёргает дверь, кричит:

— Твари! Окопались! Машка, иди на место. Ты мне жена!

Снова мама начинает дрожать. Снова глажу её.

Отец барабанит в дверь. Но той силы, что сшибает дверь с петель, нет. И я шепчу маме в ухо:

— Не обращай внимания, тебе рано вставать, постарайся уснуть.

— Слышишь, что я сказал? Иди на место.

Мама послушно встаёт. Я хватаю её за руку.

— Не пущу! Тебе надо спать. Он сейчас уйдёт. Потерпи.

И отец уходит. Ругается громко, грубо, но — уходит.

И, как ни странно, мама засыпает.

Встаю, открываю окно. Дыши, мама. Весна! Пусть выветрятся крики, злоба, и ты освободишься от боли и страха.

Мне тоже нужно бы поспать. А сна нет. Как убедить маму уехать со мной? Я попрошу сделать это Дениса!

Шорох дождя — в открытое окно. Аккомпанемент моей жизни. Ну, смой же дурное, унеси наши муки, помоги нам!

Инна пишет мне подробные письма, и её новые знакомые — Руслана и Вероника словно поселились в нашем Посёлке.

— Нельзя терпеть, Вероника. Все беды от того, что люди терпят. Когда терпят, разрушают себя.

— Ты категорична, Руслана. Если ссадила коленку до крови и она ноет, что тебе остаётся делать, как не терпеть? Терпение — часть жизни. Боль терпишь, одиночество терпишь.

— Ерунда, Вероника, ты ничего не понимаешь в жизни. Зачем терпеть одиночество? Иди к тем, кто любит тебя.

— А если те, кто любит меня, не способны вывести меня из одиночества? А если это мог бы сделать лишь тот, кто не любит меня?

— Иди к нему.

Вероника смеётся.

Инна смотрит то на одну, то на другую своими водянистыми глазами.

— Не всё берётся в жизни нахрапом, Руслана, не всё в ней так, как хочется, как нам нужно, чтобы было. В том-то и дело, что очень часто приходится терпеть.

— Это слабым натурам. А я ничего не терплю. Я возьму всё, что хочу, в жизни, всё, что мне нужно.

— Да ну?! — спрашивает ехидно Вероника.

— Если не могу взять то, что хочу, захочу другое так же сильно.

— Это не всегда возможно, — тонкий голос Вероники.

Денис выходит после очередного экзамена из кабинета.

Я жду его.

Он видит меня и улыбается.

Больше всего на свете он хочет спать. И я уже готова отступить — пусть выспится, но он спрашивает:

— Ты сегодня не спала ночь?

И ему — в озерца — я говорю:

— Уговори маму уехать со мной. Она гибнет. Она снова готова всё терпеть.

Денис идет спать, а я иду к Ангелине Сысоевне, ждущей меня у школы, сказать, что сегодня не могу посидеть с ней в кафе, хочу поговорить с мамой. Только успеваю вернуться в школу, навстречу — отец. При галстуке. В полосатой рубашке. Как великан из сказки, заполняет всё пространство. Пиджак не сходится, и живот чуть вываливается из впившихся в него брюк. Он улыбается. Значит, Велик отдал ему классы обратно? И что же будет с новой математичкой?

— Где мать? — спрашивает он меня. — Найди её и скажи — я её жду.

Я тоже хочу найти маму. Но я хочу, чтобы она шла домой со мной.

Зачем я отпустила Ангелину Сысоевну? Как бы сейчас она помогла нам!

— Сколько раз повторять, пойди приведи мать.

— Если она не идёт домой, значит, занята, — говорю я.

Отец взрывается и шипит мне в лицо:

— Я помню всё. Это ты разрушила мою жизнь, опозорила меня. Из-за тебя все мои несчастья. Ты ещё объяснишь мне кое-что.

— Не объясню, я скоро от тебя уеду снова, уже навсегда, — едва слышно шиплю я в ответ. — Это ты разрушил мою жизнь. И мамину. Ты убил Люшу, Шушу и, если тебе позволить, добьёшь нас с мамой. Ты — убийца!

Напоминание о Люше производит в отце внезапную перемену — он отступает от меня, пятится к двери и выскакивает на улицу.

Что же, он забыл о Люше, а я напомнила?

Мама задержалась после уроков, и я ухожу одна.

Отца дома нет.

Почему-то иду к павильону.

Там кто-то есть. Может, вовсе и не отец?

Что мне делать здесь? В эту минуту никому не грозит смерть. И я уже отступаю, крадучись, к двери, как слышу:

— Убийца?!

Бежать отсюда прочь. Отец задал себе вопрос.

В этот день я делаю больше, чем за всю предыдущую неделю. Решаю лишние задачи, прохожу лишний параграф по физике и почти заканчиваю сочинение, когда раздаётся поворот ключа.

Мама тоже успевает подготовиться к урокам, убраться и собрать ужин.

Рука виснет над листом на середине фразы. Только что в голове выстраивались чёткой вереницей выводы из сочинения — писала я в тот день о «Старике и море» Хемингуэя, и — ни одной мысли.

Мама зовёт меня к столу.

Если бы не лёгкое дыхание, можно подумать, никого нет.

Боюсь взглянуть на отца.

— Кто папочка? — спрашивает он меня, и его голос дрожит от злости.

Я спешу сбежать в свою комнату. Не успеваю, отец заступает мне путь.

— Не я, ты — убийца, это ты убила нашу семью. Отняла у меня жену. Ты не желала делать то, что я велел: занималась из рук вон плохо. Теперь-то я понимаю, какие у тебя наклонности, в мою мамочку пошла, она бросила отца, путалась с кем ни попадя, и ты…