Аннабель снова кивнула и сделала глоток хереса.

– Но это глобальная проблема, и она может быть решена только на поле боя. Однако меня больше волнует, что будет с «Излучиной» сейчас и потом, когда война покажет, кто был прав.

Аннабель обдумала слова Пейтона и ощутила тот же холодок, что и во время разговора с Пэтси. Так много проблем, так много разногласий… И вообще знал ли кто-нибудь, ради чего началась эта война? И имело ли это все какое-нибудь значение? Но она понимала опасения Пейтона.

– Слава, если мы победим, – тихо произнесла Аннабель. – И обвинение в государственной измене, если потерпим поражение.

– Я не увижу «Излучину» конфискованной наступающей армией, потому что проголосовал, как подсказывала мне совесть.

– Каким образом вы собираетесь этого избежать? – спросила Аннабель.

Пейтон встал, обогнул стол, открыл ящик и достал оттуда листок бумаги.

– Зарегистрировав этот документ, подписанный судьей Пизонтоном в тот день, когда ты вышла замуж за моего сына. Он датирован 1 апреля 1861 года. Это случилось задолго до Саммера, задолго до того, как я голосовал за выход из Союза. Если ты дашь мне свое согласие, заведомо зная, что твое новое имя станет известно каждому, кто заглянет в регистрационный журнал суда, я запишу этот документ на право собственности и тем самым сохраню «Излучину» для твоих будущих детей. – Он замолчал и остановил на Аннабель жесткий взгляд, такой же, как и у его старшего сына. – Ты разрешишь мне это сделать, Энни-детка?

Ошеломленная Аннабель почувствовала, что ей трудно дышать.

– А Ройс? – выдавила она. – Вы сказали об этом Ройсу?

Пейтон посмотрел на нее грустно и в то же время удивленно.

– Мы разговаривали в Ричмонде. Он счел решение весьма удовлетворительным.

– И при этом смеялся, как идиот, – вставил Гордон.

– А он упоминал рабов? Он не хочет их освободить? – спросила Аннабель, вспомнив свой разговор с Пэтси.

– Я хочу оставить за собой право владеть рабами и не собираюсь освобождать их накануне войны, – резко произнес Пейтон.

Аннабель напомнила себе, кем она является и как много дал этот человек ей и Бо. Но сейчас она вела себя как настоящая трусиха. Она была благодарна Пейтону за то, что он взвалил этот груз на свои плечи, освободив ее тем самым от моральной ответственности.

Пейтон положил документ на стол и, подойдя к окну, устремил взгляд в сгущающуюся темноту. Он долго стоял, не произнося ни слова, потом наконец заговорил:

– Что будет со стариками и детьми, если их сейчас освободить? Что будет с теми, кто работал в поле? Ведь они не обладают никакими другими навыками, у них нет ни земли, ни образования. – В голосе Пейтона слышалась печаль. – Северу они нужны не больше, чем иммигранты из Ирландии.

Аннабель думала, что знает Пейтона Кинкейда, но она ошиблась. Девушка почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.

– Дядя Пейтон…

Пейтон обернулся.

– Дай мне закончить, – сказал он, протестующе махнув рукой. – Кто бы ни победил в этой войне, жизнь, как мы ее понимаем, закончилась. Если хочешь дать этим людям свободу, нужно брать на себя определенные обязательства, Энни. Ты рискуешь своей репутацией и их жизнями, обучая их. Пообещай мне, что ни один слуга не будет лишен крыши над головой. Что ты будешь кормить стариков и больных, даже если придется самой голодать. Будешь защищать их от этого белого мусора – патрульных. Это бремя, которого ты пыталась избегать до сегодняшнего дня. И все же оно ложится на плечи каждого южанина. Мои, моих сыновей, всех нас. Я дам им свободу, но только тогда, когда они будут к этому готовы.

– Я не знала, что вы к этому так относитесь, – произнесла Аннабель.

– За последние тридцать лет я мог сделать это в любой момент, но не сделал, – сказал Пейтон, взглянув на Гордона.

Аннабель тоже посмотрела на Гордона, но его обычно выразительное лицо было начисто лишено каких-либо эмоций.

Пейтон покачал головой, и уголок его рта слегка дрогнул.

– Не скрою, Кинкейды много грешили. В жилах каждого мулата, которого ты видишь в поместье, течет кровь Кинкейдов. Но в отличие от многих плантаторов мы не продаем плоть от плоти своей, и все же это не останавливало нас от увеличения численности своих рабов.

Кровь прилила к лицу Аннабель. Святые небеса, она, должно быть ослышалась. Ведь в благородном обществе даже при разговоре о пианино никогда не употреблялось слово «ножки», так как считалось, что оно слишком оскорбительно для женских ушей.

– Я шокировал тебя, Энни? – с металлом в голосе спросил Пейтон.

– Да, – пробормотала девушка, не в силах оторвать взгляд от своих рук, затянутых в перчатки.

– Если тебе интересно, Ройсу удалось избежать этого греха.

Аннабель закрыла глаза. Даже ее загрубевшие от работы в саду руки, прикрытые перчатками, показались ей непристойными. Идеальная жизнь в «Излучине» оказалась всего лишь иллюзией, за которой скрывалось множество проблем. Кто-то встал у нее за спиной, и на плечо ей легла чья-то тяжелая рука.

– Мне жаль, дочка, – мягко сказал Пейтон. – Слишком долго настоящая леди не удостаивала нашу семью своим присутствием. Но ты должна понять правду, если хочешь быть сильной. Самое ужасное, что я сделал в своей жизни, это продал одного из рабов «Излучины», и я уверен, что ни Бог, ни Ройс никогда не простят меня. – Он нежно похлопал девушку по плечу. – Я говорю тебе ужасные вещи, но ты должна их знать.

Аннабель накрыла руку Пейтона ладонью и посмотрела на Гордона, чье лицо стало вдруг белым как мел.

– Кого ты продал, отец?

Аннабель почувствовала, как напряглись мышцы Пейтона.

– Сейчас это не имеет значения.

– Имеет.

– Гордон…

– Это имеет значение, отец. Ты продал отца Клема, потому что мать заставила тебя! – Он вскочил на ноги. – Или это еще одна отвратительная сплетня, которую рассказывают рабы? Что якобы несчастный просто оказался не в том месте и не в то время. Именно тогда меня зачали, отец, или ты не знаешь?

Аннабель шумно выдохнула в тишине, которая и послужила Гордону ответом. Она сжала руку Пейтона и услышала, как он вздохнул.

– Я любил твою мать, – сказал Пейтон с болью в голосе.

– До чего же ты глуп, отец! – Гордон со стуком поставил свой бокал на стол.

Аннабель направилась было к нему, но Гордон повернулся и вышел из кабинета. Аннабель подумала о портрете, висящем в гостиной. Только что Гордон получил ответ на мучившую его тайну. Портрет висел в гостиной, потому что седовласый хозяин этого дома не переставал любить свою жену, несмотря на все грехи, которые Селеста совершила. Впервые за все время Аннабель поняла, что любовь может сделать жизнь счастливой, но может принести и много горя.