Тимур замялся, вспомнив, что нельзя секретную информацию разглашать. Хотя само по себе упоминание полета в Гуманитарный лагерь не предосудительно, что тут такого? Ведь хвалят вроде как зазря, потому что, ежели б не тот полет, Тим вряд ли бы в первый же свой отпуск к Башне До Неба отправился – скорее всего, бродил бы сейчас по Москве, выискивая старых друзей-товарищей, сидел бы в гостях у них, болтал о суетном… Хотелось разъяснить собеседнику причину паломничества, и он сказал:

– Перед отпуском мы в Гуманитарном лагере с заданием были. Я не имею права рассказывать…

Чиновник кивнул понимающе, и Тим заключил:

– После земель американов оскверненным себя чувствуешь. Потому отец-командир дал мне разрешение на паломничество и помог с билетами.

– Оскверненным, – протянул Иероним Питердаков. – Сие знакомо. Я, юноша, на Луне был, послом, а вернее, помощником оного. Вот теперь, возвратившись, устремился немедля к Башне, дабы очистить душу от скверны безбожных городов их. Хотя… Все же, пожалуй, я бы иначе состояние свое описал: не оскверненным, скорее раздробленным, лишенным духовной цельности ощущаю ся. Таков весь мир внесфирников: дробный, ломаный, без цельнолитности всеобъемлющей. И Любаша, видишь, – совсем бледна, изнеможенна? Она со мной была, по долгу жены, так сказать, на нее нечистый мир лунных сильнее подействовал. Теперь вот молится непрестанно. – Он взволнованно опустил широкую мягкую длань на плечо маленькой женщины, тут же убрал ее, подался вперед и заговорил громче, глядя в лицо Тимура, но будто бы его не видя, обратившись разумом к своим мыслям:

– Раздробленность, разобщенность – да! Верославие дарует целостное мировосприятие, скрепляет жизнь народную общим моральным порядком. Слышал ли такое слово – демократия, обучали тебя сему в Академии? То была предыдущая форма социальной организации. Демократия уравнивала невежество и знания, свободу творчества и свободу мифологизации объективной действительности, данной нам Всевечным в ощущениях. Все граждане, миряне и клир, равноправны? Так! Но люди равноправны потенциально, ведь не все могут достичь вершин горней святости. Кто так развивается, а кто… – Иероним повел рукой в сторону Григория Сепухова, – кто этак. Демократия же подразумевала, что любой голос равноценен, даже если это голос глупца либо человека, разум коего целиком средоточился в русле узкой специализации. Для того и нужен ПОД, сама суть коего противоречит устаревшей демократической доктрине. Не всякий может всякое – вот о чем говорю. И это суть не сословное неравенство, но лишь вопрос развития ума и духа каждой личности. Разумеешь, о чем толкую?

– Я… кажется, разумею, – сказал Тимур.

– То хорошо.

Иероним смолк и вновь отпил из бутылки. Жена его молилась, механик дремал. Тим поглядел в окно: все тот же пустынный пейзаж, хотя теперь вдалеке изредка проплывали домики, округлые глиняные постройки с крышами-колпаками. А вон у горизонта что-то серое…

– Изножие! – воскликнул Тимур, поняв, и чуть было не вскочил, тыча пальцем в окно. – Вон оно!

Монорельсовая дорога описывала долгую пологую дугу, вот почему стало возможно разглядеть цель путешествия. Твердыня, напоминавшая перевернутое ведро, которым можно было бы накрыть городок средних размеров, виделась пока лишь серой тенью, едва проступавшей в жаркой дрожи над барханами, – но тень эта высилась над всеми окрестными землями, над всей сфирой!

Григорий проснулся, раздернул занавески; Иероним Питердаков с женой подались к окну.

– Свят Вознесенный! – восторженно и с каким-то надрывом, будто испытывая немалую боль, разом душевную и плотскую, зашептала женщина. Одной рукой она сжимала ворот платья, другой вцепилась в полную кисть супруга, глубоко вдавив ногти в кожу, – а он не сопротивлялся, не замечал, блестящими глазами уставившись вдаль. Почти припав лбом к стеклу, она забормотала, повторяя третью суру Библы Пришествия: «Не став еще Кадмоном, объединил земли и все, что на них. Тут пришли войной неверные, но Господь Всеблагий, Всевечный, Всеединый ниспослал врагам мор, отчего оскудели чресла их, опустели чрева жен их. И по наущению Всевечного порешил создать великую Башню До Неба, и пришли туда разные язычники со всех концов света, и стали помогать, а повелел Господь строить ее, дабы при том все друг с другом столковались, смешались языки и воцарилась солидария. И взял на вершину Башни Кадмона, сделал Старцем Вознесенным…»

Голова женщины откинулась, зрачки поползли вверх – она свалилась бы под столик, если бы супруг не успел подхватить.

– Люба, Любаша! – Иероним, уложив ее, вскочил, что-то всполошенно кудахча неожиданно тонким голосом, а женщина дергалась, сучила ногами.

Поднялся шум, прибежал проводник – впрочем, не особо удивившийся, кажется, на этом маршруте подобное происходило и раньше, – затем откуда-то врач появился, и припадочную стали приводить в себя. Тимур, чтоб не мешать, смущенный, тихонько вышел в коридор, подальше от купе, стал возле окна и до конца пути назад уже не возвращался, глядел наружу, на горячую африканскую землю, пески, барханы, чахлую растительность. С этой стороны вагона Башню было не видно, но в душе крепло чувство, что центр дольнего мира, его духовная ось уже близко. Пустыня вскоре закончилась, потянулись домики, каналы, а там и асфальт начался. Состав приблизился к конечной станции, расположенной в одном из семи поселков, что окружали Изножие, образуя кольцо трехкилометрового радиуса.

Раздались шаги, Тим оглянулся: по коридору шел Григорий Сепухов со своим рюкзачком и сумкой попутчика в руках.

– Вот… и твою взял… – с усилием произнес он, поставил сумку у ног Тима и направился дальше, к тамбуру.

– Скоро подъезжаем? – спросил Тимур вслед.

– Две минуты, – ответил судовой механик, затворяя за собой дверь в конце коридора.

* * *

Выйдя из вагона, Тим надолго замер, вперив взгляд в Изножие. Теперь оно оказалось совсем близко и закрыло треть неба, оставив по бокам два синих участка. Небеса были очень яркими, слепили чистой раскаленной бирюзой. Здесь все было подчинено Башне: окрестные земли, домики, люди и само небо казались лишь придатком, незначительным дополнением к средоточию всесветного пространства, оси мироздания. С такого расстояния уже виднелись щели между составляющими стены блоками и тонкий – то есть метров тридцать в диаметре – стержень, торчащий из круглой крыши. Он был сломан, верхушка покорежена: когда-то там взорвалось несколько ракет.

Поселок состоял из лавочек со всевозможной верославной символикой, богоугодной литературой и одеяниями, небольших гостиниц для приезжих, столовых и домов, где жили местные. Большинство зданий были округлыми, без прямых углов. Тимур снял комнату в маленькой, как кофейная чашечка, гостинице; оставив сумку, спустился в парикмахерскую. Помыл руки и лицо в раковине под стеной, лежащими на полочке ножницами обработал ногти, затем сел в кресло, и парикмахер подровнял Тимуру волосы.

– Одеяния в лавке купить можете, – сказал он. – Но поспешите, ибо умара уже началась.