Оскар…

На белоснежной скатерти медленно расплывалось крохотное мокрое пятно.

За тренировками прошло два месяца. Жанна хоть и стала относиться ко мне чуть лучше, но из ее поведения разве что исчезла враждебность — не более. Она, как машину, гоняла меня по залу, не интересуясь, что я чувствую, не устала ли, — а я так же механически выполняла ее приказы, ни о чем не думая. Иногда я закрывала глаза, ориентируясь только на обостренный слух, и позволяла разуму уплыть куда-то далеко. Мне казалось, что время течет вокруг меня как в фильме: вот прошел день, а вот — неделя. Завтрак, машина — и бить, бить несчастную грушу под прямым и жестким взглядом Жанны, пока опилки не посыплются на пол. Или биться под потолком от стены к стене, учась летать. Никто не говорил, что быть оборотнем весело, но никто не предупреждал, что будет так тяжело.

Даже Шеф перестал заглядывать. Заходя теперь в НИИД, я видела только напряженные лица, спешащих людей. Даже Мышь, пропускающая меня на входе, стала молчаливой. Среди десятков таких же необычных существ, как я, я была совершенно одинока. Как-то я набралась сил и подошла к кабинету Шефа, надеясь, что он не занят и как-нибудь развеет мою тоску. Дверь была чуть приоткрыта. Я заглянула, стараясь не шуметь. И вздрогнула: там стоял Оскар. Сердце защемило — как же давно я его не видела! Каждая черточка его облика будто снова вскрывала едва зажившие царапины и отдавалась томительной болью — пусть он не со мной, пусть он забыл меня, но сейчас, здесь и сейчас, я могу его видеть.

Он был зол. Я видела это по тому, как быстро и неглубоко он дышал, как сжимались и разжимались пальцы. Он явно был доведен — кажется, он вот-вот бросится. Неужели они не поладили с Шефом? Казалось невозможным, чтоб эти двое могли поссориться.

— Это неправильно, — медленно произнес Оскар, и я снова задохнулась от бархатистости его голоса.

— Послушай… — Это был Шеф, и по его тону я поняла, что он тоже едва сдерживается.

— Не буду я тебя слушать! — Оскар подался назад, собираясь выйти, и я дернулась в сторону.

— ОСКАР!

Такого я не слышала никогда. Я понимала, что это был Шеф, просто наш таинственный и молоденький Шеф, но разум вдруг оставил меня. Мне захотелось упасть на колени, закрыть голову руками и вжаться в угол — лишь бы меня не тронули. Исполнить любой приказ, все что угодно — лишь бы меня не тронули. Голос звучал не у меня в ушах, а прямо в голове, прямо в мозгу он наводил свои порядки и давал понять, кто будет командовать…

Меня трясло… Кое-как я совладала с собой и подползла к двери, радуясь, что никого нет и коридоры пусты.

Оскар стоял, склонив голову. Просто склонив голову и тяжело дыша. Я в очередной раз поразилась его силе и самообладанию.

— Как скажешь, Шеф…

Тут у Шефа зазвонил телефон, и разговор оборвался. Оскар бросил на начальство последний злой взгляд и развернулся к двери. Я, кое-как подобрав рюкзак, в котором всегда лежала смена одежды для тренировки, бросилась в сторону, к черному ходу, меньше всего желая попасться под горячую руку злой пантере.

— А теперь самое сложное: частичное превращение. Сложность в том, что тебе нельзя дать своему телу превратиться полностью…

Я слушала ее вполуха. Мне надоело все: ее тон, ее голос, ее манера ходить вокруг меня в тени, пока я стояла на свету — совсем как Тайлер Дерден из «Бойцовского клуба». Может быть, она себя им и воображала? Этакой избранной, тренирующей неопытного новичка и наставляющей ее на путь истинный? Так вот хрен ей, я сама из себя сделаю что угодно, и ей тут будет не за что говорить спасибо!

Наверное, она поняла, что со мной что-то неладно, когда я начала превращаться еще во время ее речи. Основной принцип понятен: надо успеть найти точку гармонии и остановиться, не дав, однако, телу полностью вернуться в исходную позицию. Легко сказать — трудно сделать. Как успокоиться, когда внутри все ревет и гудит от ярости, будто в груди кто-то развел гигантский костер?!

— Это станет твоим базовым превращением, мы называем это «10%» — примерно столько получаемая форма занимает от общего конечного облика…

Успокоиться… Успокоиться… Небо, бескрайнее ночное небо, где нет ничего и никого — только я.

Острая боль прорвала спину, и я поморщилась. Совсем недавно я бы вскрикнула, но каждодневные превращения сделали свое дело — ощущения притупились. Так бывает, если постоянно делать уколы: сначала сама мысль о шприце повергает в обморок, а потом ты уже болтаешь с медсестрой о погоде.

Я разрешила себе сделать несколько рефлекторных взмахов и поднялась на метр над полом.

— Хорошо. Подожди еще немного, что проявится следующим, — и постарайся остановиться.

Ха. А если я не хочу останавливаться? Если я хочу превратиться полностью и разнести здесь все к чертям собачьим?

— Почему ты никогда не превращаешься? — крикнула я ей, стараясь вложить в интонацию все, что чувствовала. Вопрос должен был прозвучать как вызов.

— Не вижу необходимости.

Она говорила спокойно, но за эти месяцы я уже неплохо ее изучила. Ее ноздри чуть дрогнули, а руки легли на грудь — я попала в цель, она тоже начала заводиться.

— А что ты назовешь необходимостью? — Я все еще держалась над полом, постепенно поднимаясь все выше и прислушиваясь к своему телу. Судя по тяжести в запястьях, у меня начали прорезаться когти.

Она молчала и хмуро смотрела на меня, чуть подняв голову.

— Чего ты хочешь, Черна?

Я фыркнула. Получилось ненатурально и почти истерично.

— Чего ты добиваешься?

Интересно, сколько занимает ее трансформация? Моя теперь длится около пяти минут, ее, наверное, минуты полторы-две…

Я, не глядя, стукнула кулаком по стене. Посыпалась штукатурка. Удар по лампе погрузил зал в темноту, но я продолжала видеть, и она, я знала, тоже. Пусть очертания, но все же. Крылья держали меня вверху, и я чувствовала во всем теле нехорошее, недоброе веселье. Мне надоело жить по ее команде. Надоело сдерживаться — за это время я стала значительно сильнее, и мне ничего не стоило разнести весь этот зал по щепкам. Мне надоели рамки.

Внизу что-то происходило. Я не могла точно сказать что, но ее силуэт, до этого четкий и ясный, расплылся, а скрежет, видимо, означал изменения строения скелета. На мгновение мне стало страшно — я никогда не дралась и не знала толком, что такое боль, — но азарт оказался сильнее. Я почти почувствовала, как разум оставляет меня, уступая место слепой, жадной злости.

Снизу донеслось рычание. Конечно, это было совсем не то, что я слышала от Оскара, когда хотелось присесть и закрыть голову руками, но оно было совсем не такое безобидное, как я думала. Что-то внизу распрямилось во весь рост — около двух метров, чуть больше. Я выставила вперед руки с уже оформившимися когтями, оскалила клыки и ринулась вниз.

Рот мгновенно забило шерстью, жесткой и горькой. Бока сжало, я почувствовала уколы когтей. Я постаралась выплюнуть шерсть изо рта (или уже морды?) и найти место поуязвимее, но что-то мне не давало это сделать, вжимая мою голову. Кое-как я высвободила одну руку и наугад ткнула куда-то вперед, надеясь, что попаду. Раздалось сдавленное шипение, и руку у локтя прожгло острой и яркой болью, будто в меня воткнули десяток иголок и пару ножей — похоже, она меня укусила. Я взвыла. Боль придала мне сил, я, мотая головой из стороны в сторону, оттащила ее назад, как могла потянулась вперед и тоже укусила, сведя челюсти с озверелым отчаянием…