О нем полковник Штейфон сказал:

– Патриот вместе с перешедшими на нашу сторону стрелками освобождал заключенных из подвалов ЧК, до последнего, раненный, держал с друзьями оборону в тылу. Юрист, в прежние годы помогал своему родственнику, нашему новому начальнику гражданской Городской стражи и всеизвестнейшему следователю господину Петрусенко.

Генерал задержал руку Дмитрия, улыбнулся, склонив голову:

– Не уходите сразу, господин Кандауров, поговорим.

Виктор стоял рядом вытянувшись, не сводя с генерала глаз. Полковник положил ему руку на плечо:

– Господин Уржумов отлично действовал в подполье. Его боевая группа совершала успешные нападения на учреждения противников, на ночные патрули. Именно через него был получен план главного оборонного укрепления на подступах к городу и сведения о других подобных точках. Достоин всяческих похвал.

У Дмитрия горячо полыхнули щеки: сейчас Виктор скажет генералу, что план сумел раздобыть именно он, Кандауров! Пока Май-Маевский пожимал Уржумову руку, благодарил, обещал заслуженную награду, Митя все ожидал: вот, сейчас… Но генерал уже прошел дальше, а Виктор стоял, продолжая улыбаться, не глядя в его сторону. Не то чтобы Дмитрий хотел славы, но ведь это была правда! Сам бы он непременно назвал имя друга, как же иначе. Но, может быть, сейчас это не к месту? Виктор просто не стал задерживать внимание генерала, его ведь ожидали другие подпольщики…

Как и просил генерал, Дмитрий остался в комнате после того, как все покинули ее. Но и Уржумов не вышел, стал рядом с Кандауровым, и Митя поспешил сказать:

– Господин Май-Маевский, Виктор Уржумов мой давний друг. Если б не он, я бы не оказался в подполье. Мы все делали вместе…

– Прекрасно видеть и такую дружбу, и таких прекрасных, преданных нашему делу отважных молодых людей. И образованных, не так ли? Вы, господин Кандауров, как я понял, юрист? А вы…

– Виктор Уржумов, – щелкнул тот каблуками. – Я медик.

– Отлично, – обрадовался командующий, – нам в армии очень нужны образованные офицеры. Вы, надеюсь, вольноопределяющиеся?

– Так точно! – ответили оба одновременно.

– Ну что ж, считайте, что выдержали экзамен на офицерское звание – своей отважной подпольной работой и участием в боевых действиях. Каждому из вас присваивается звание подпоручика. Вы, господин Кандауров, направляетесь мною на службу в Управление юстиции при Особом совещании: здесь, в моем штабе, есть его отделение. Вы же, господин… Уржумов, будете полезны в военно-санитарном ведомстве. Да, именно. Там как раз не хватает офицеров с медицинским образованием…

– Как удачно все сложилось! – радовался Виктор, когда они спускались на улицу по широкой мраморной лестнице Дворянского собрания. – Мы – офицеры при службах штаба! Думаю, можно уже форму заказывать! Есть у меня на примете отличный портной…

Митя растерянно молчал. Честно говоря, он думал о фронте, но, возможно, генерал прав: в Управлении юстиции от него будет больше пользы. Но еще его занимала мысль: отчего Виктор промолчал? И даже сейчас не пытается объяснить это молчание? Смеется, радуется, болтает… Искоса поглядывая на веселого приятеля, он нашел единственное объяснение: Уржумов так всем возбужден, что просто забыл…

* * *

Викентий Павлович и Митя присели на свою любимую скамейку немного отдохнуть. Они уже обрезали большими садовыми ножницами сухие ветки липы, двух небольших яблонек, кустов жасмина и сирени, замазали надрезы варом, оставалось только побелить стволы. Кисть и ведро с раствором извести стояли рядом. Дядя и племянник сидели, наслаждаясь прогретым солнцем днем – может быть, последним таким теплым и светлым. Людмила Илларионовна и Саша граблями убирали сухие листья, Катюша присыпала опилками перекопанную землю под розовыми кустами. В середине октября деревья уже сбросили листву, сквозь ажурное переплетение ветвей солнце светило прямо в глаза. Они все очень любили время работы в своем маленьком саду – весной и осенью, делали это вместе, всей семьей. Вот и теперь выбрали именно воскресный день, когда у Саши и Кати не было занятий, а Викентий Павлович и Митя не пошли на службу.

Саша с матерью и сестрой перебрасывались веселыми репликами, смеялись, но Людмила Илларионовна потихоньку бросала взгляды в сторону скамейки. У мужа и Митеньки лица невеселые… Ну, у Викентия скорее философски-задумчивое, а вот Митя явно расстроен, брови хмурит. Она, конечно, понимает, в чем дело, еще бы. Начало лета многим показалось началом возрождения: кончился кошмар переворотов, страха, ломки привычной жизни, кровавых расправ. Все наладится, все вернется. Даже люди, прожившие жизнь, и те поверили, а уж молодежь… Лился колокольный звон, играла музыка, свадебные кортежи проносились по центральным улицам: девушки Харькова всегда считались первыми красавицами, а тут столько молодых бравых офицеров! Заработали, слава богу, учебные заведения, у детей начались занятия – в институте у Саши и у Катюши в гимназии. И на фронте армия наступала, были взяты Курск, Орел, вышли на земли Тулы. Казалось – еще последнее усилие, и генерал Деникин въедет в Москву впереди своих доблестных добровольцев… Так было совсем недавно, в первых числах октября. Две недели всего прошло, но как все изменилось!

Викентий Павлович и Дмитрий говорили об этом же.

– Отступают! И корниловцы, и дроздовцы, и марковцы, все отдают, что взяли! Уже и Курск сдали, что же теперь, Харьков?

– Боюсь, дорогой мой, не только Харьков.

– Что ты хочешь сказать!

Митя задохнулся, не находя слов, но под прямым взглядом дяди сник, закусил губу. Помолчав, спросил упрямо:

– Но почему же? Объясни, у тебя ведь такой аналитический ум. И дело наше правое, и армия мощная, и наступление разворачивалось так удачно?..

– Здесь, Митя, все очень сложно, – ответил Петрусенко. – И, поверь, еще долго до конца разобраться будет трудно. А сейчас тем более – слишком все близко, на глазах… У меня нет всех фактов, всей картины, чтобы делать выводы.

Он замолчал, Митя тоже молчал, чувствуя, что дядя не все сказал.

– Но я могу тебе назвать первопричину, – продолжил Викентий Павлович. – Тебя мои слова ранят, я знаю. И все же… Начало всем несчастным событиям, а значит, и нынешним, было положено отречением царя.

– Ты несправедлив! – Дмитрий вскочил, но, поймав взгляд повернувшейся на возглас сестренки, снова сел. – Государь хотел спасти страну, примирить всех. А его… и детей… ненавижу, никогда не прощу!

– Как ни горько, но и эти смерти тоже результат отречения. Я любил Николая Второго, знал его, встречался лично…

– Я тоже встречался с ним, – тихо, почти шепотом, произнес Митя.

Он вдруг так ясно увидел далекое лето, когда ему было семнадцать, Ливадию, императорское имение… Он работал на Байдарском перевале. Здесь, на этом перевале, много лет назад погибли его родители – отец, инженер по строительству дорог, и мама… Прокладывалась дорога через перевал, но однажды сошел страшный оползень, погребая домики строителей. Мите тогда было восемь лет, его взяла к себе семья дяди. А в семнадцать лет узнал, что строительство дороги через Байдарский перевал продолжилось, и решил закончить дело, начатое отцом. Рядом, в Ливадии, тоже заканчивалось строительство Большого дворца, ожидался приезд государя, все об этом говорили, и Митя поехал туда. Государь подошел к рабочим поблагодарить их. И положил руку на плечо ему, Мите, и поговорил с ним…