«Будь очень осторожна в Каракасе»

С того момента как мы с Моникой вошли в самолет, меня не оставляло ощущение, что мы не одни, мне все время казалось, что кто-то за нами наблюдает. Я убедилась в том, что это не моя паранойя или просто необоснованные страхи, когда, проходя мимо, перед тем как занять кресло прямо перед нами, мужчина наклонился к самому моему лицу и прошептал:

– Будь очень осторожна в Каракасе.

Это предупреждение застало меня врасплох. Кого или чего следует мне бояться в стране, где я никого не знаю? От чего я должна защищаться? Я этого мужчину не знала, да и сейчас не знаю, кем он был, но тревога снова вернулась и сопровождала меня все время путешествия.

Когда мы приземлились, я едва успела выйти из самолета, как меня окружили четверо мужчин из СИФА, Секретной службы Вооруженных сил Венесуэлы, – двое в форме и двое в штатском. Не спрашивая меня ни о чем, они настойчиво предложили мне пройти с ними. Сначала я подумала, что это обыкновенный дежурный досмотр, так что попыталась объяснить им, что мне нечего декларировать. Я совершенно откровенно призналась, что прилетела в Венесуэлу, чтобы увидеть Переса Хименеса. Но, похоже, их совершенно не интересовали мои слова, они, как автоматы, выполняли данный им приказ. Все, чего я могла от них добиться, – односложные ответы на мои вопросы, и только когда я несколько раз спросила, куда мы едем, мне было сказано:

– Разве ты не хотела увидеть Маркоса? Мы едем туда.

Нас с дочкой посадили в машину и из аэропорта довезли до военной тюрьмы «Модело», здание которой располагалось в центре города, у подножия гор парка Эль-Авила. Здесь меня встретили двое мужчин в костюмах, очень вежливые и внимательные, и провели в тюрьму, в центре которой находился красивый сад. Они отлично знали, кто мы такие, и каким-то образом им было известно, когда мы с дочерью должны были прилететь в Каракас, так что я предположила, что мотив моего путешествия тоже не является для них загадкой, поэтому все время, пока мы поднимались по лестнице на второй этаж и подходили к камерам, я была уверена, что они ведут меня к Маркосу.

Я ошиблась. Меня попросили подождать. Явился некто, назвавшийся капитаном Дураном, и после этого мужчины в костюмах открыли дверь камеры и завели нас с Моникой внутрь. Я плохо понимала, что происходит и зачем они хотят запереть меня внутри, но была так измотана перелетом, что даже ничего не спросила и просто вошла. Когда капитан Дуран забрал Монику и за ним закрылась дверь камеры, оставляя меня в полном одиночестве, вот тогда я испугалась. Я разразилась слезами и принялась трясти решетку как сумасшедшая, как запертая в клетку мартышка, выкрикивая:

– Капитан Дуран! Моника! Маркос!

Те часы, что я провела одна взаперти в этой камере, были мучительными. Мало переживаний, которые я испытала, могут сравниться с той страшной тоской, что я испытала тогда. Я даже не могу сказать, сколько времени прошло, прежде чем за мной пришли. Когда это наконец произошло и меня привели в кабинет капитана Дурана, ужас, который только может испытать мать, у которой отняли ребенка, сменился умилением при виде этого здорового мужчины, возящегося с Моникой и нежно сюсюкающего с ней. Я снова заплакала, но теперь это были слезы радости, и я почувствовала себя совершенно спокойно.

Мне дали бутерброд, забрали паспорт и все документы и поинтересовались, собираюсь ли я возвращаться в Соединенные Штаты. Это навело меня на мысль, что я ошибалась и определенного плана на мой счет у венесуэльцев еще не было. На самом деле эти военные не представляли, что со мной делать. Я объяснила, что прямо сейчас мне больше всего нужно молоко для дочки и место, где мы могли бы переночевать, и тогда меня отвезли в прекрасный номер в отеле «Авила». И в тюрьме, и по дороге в отель я настаивала, что должна увидеть Маркоса, но в ответ слышала только уклончивое «завтра». Потом я узнала, что нас с Маркосом разделяли всего лишь несколько камер, а еще – что охранники в той тюрьме специально отбирались из тех, кто ненавидел бывшего диктатора: они были родственниками замученных во время его правления узников.

Когда я устроилась в отеле, для меня раздобыли молоко и детскую кроватку, в номер принесли цветы и фрукты, а у дверей поставили охранника. Еще они оставили газету, в которой была моя фотография на главной странице под заголовком «В Каракасе задержаны любовница и дочь Маркоса Переса Хименеса». Все это было странно, но, уж не знаю почему, я совсем не испытывала страха и спокойно спала в ту ночь. Утром, когда я проснулась, в отеле снова появился капитан Дуран в сопровождении четырех офицеров и отвез меня во дворец Мирафлорес, где, как мне сказали, мне всего лишь зададут несколько вопросов. Поднявшись по мраморной лестнице, мы вошли в просторный зал, полный людей в военной форме. Я поздоровалась, и мне вежливо ответили. Я все еще ничего не боялась.

Сидя за невероятно огромным столом под бдительными взорами военных и Симона Боливара – портреты этого венесуэльца наряду с другими украшали стены комнаты, – я начала отвечать на целый град вопросов, первым из которых был: зачем я приехала в Каракас. Как и сотни раз до этого, я ответила, что приехала повидаться с Маркосом. Не было необходимости вдаваться в объяснения, потому что я держала на руках Монику, и ее внешность говорила лучше всяких слов: она была копией своего отца, те же черты, выдающие местное происхождение.

Затем допрашивающие перешли к теме Кубы и спросили, не приехала ли я в Каракас, чтобы устроить здесь революцию. Может быть, я собиралась распространить в стране идеи Фиделя? Было совершенно ясно, что они знали о нашей связи. Я успокоила их, заявив, что не имею никаких политических мотивов. О моей работе с Фьорини и «Операции 40» они тоже имели какие-то сведения, потому что спросили, не привезла ли я в Венесуэлу оружие, что я полностью отрицала. Я пыталась донести до них мысль, что теперь моя дочь – это вся моя жизнь, а сомнительные авантюры остались в прошлом.

После изнурительного обмена вопросами и ответами мне сообщили, что я должна подписать документ, по которому обязуюсь больше не пытаться увидеться с Пересом Хименесом. Только при этом условии, объяснили мне они, мне вернут паспорт и разрешат остаться в Венесуэле или вернуться в США, по моему усмотрению. Мне предлагался выбор, в котором ни один из вариантов не казался мне логичным или приемлемым. Единственной причиной, по которой я забралась в такую даль, была встреча с Маркосом. Я хотела поговорить с ним, рассказать о предательстве Уолтерса и попытаться найти решение или понять, куда двигаться дальше. Если я подпишу соглашение, осуществить эти планы будет невозможно, и даже если я смогу остаться здесь, что я буду делать? Я никого в Каракасе не знаю, средств к существованию у меня нет: мама дала мне совсем небольшую сумму денег, помимо тех, что ушли на авиабилет. Если я подпишу, я получу зеленый свет для возвращения в США, но там мне по-прежнему угрожают неизвестные мне силы, работы нет, зависеть от семьи я не хочу, поэтому будущее мое было так же сомнительно. Сказать по правде, я не хотела возвращаться. Как бы то ни было, так и не решив, что же мне теперь делать, я подписала документ.