— Я врач, — говорит он мне. — Я избавляю людей от боли. Почему ты не хочешь признать их право на избавление?

— Убийство остается убийством, как его ни назови.

— Мы можем спорить до бесконечности. Ты слишком туп, чтобы понять меня.

— Ну, да, конечно…

— Скажи лучше, что ты видел тогда в окне? У тебя галлюцинации?

— Не твое дело.

— Я могу тебе помочь…

— Так же, как помогаешь тем ребятам в группе?

— Нет, серьезно. Разве ты не хочешь избавиться от своих страхов?

— Не твое дело, — повторяю я.

— То, что ты видел… Твой страх… Это часть тебя. Какая-то жестоко подавленная сознанием часть. Подумай об этом. Если хочешь от страха избавиться, ты должен приблизиться к нему. Чем дольше бегаешь от него, тем он больше. Если бы ты сказал мне, что именно пугает тебя, я смог бы точнее указать направление поиска…

Я молча встаю и выхожу из гостиной. Поднимаюсь на второй этаж в свою комнатушку и ложусь на узкую кровать. Кто-то скажет, что я в тупике. И я с ним соглашусь.

Так проходит неделя. За ней еще одна. Каждый новый день — точная копия предыдущего. Время в этом доме остановилось. Где-то там, в другом мире, жизнь идет своим чередом. Люди ходят на работу, радуются успехам детей в школе, напиваются, получают повышение по службе, ходят в кинотеатры, экономят деньги, к чему-то стремятся, чего-то ждут, от чего-то убегают. Здесь, словно на огромной глубине, вязкая тишина, мрак и полное отсутствие движения.

Я все реже выхожу из комнаты. Исключение — вечера, когда мы с Такэо отправляемся на очередное собрание группы. Зачем я хожу туда — не знаю. Мне все кажется, что вот-вот смогу что-то сделать. Смогу как-то его остановить. У меня нет никакого плана, нет никакой идеи. Но просто сидеть в своей комнате, когда он отправляет очередного парня вскрывать себе вены, я не могу. Я хожу с ним на эти чертовы собрания и жду, не подвернется ли шанс все исправить. В общем, то же бездействие но с другим, более приемлемым для совести названием — ожидание. Но кто знает, вдруг действительно у меня будет шанс?…

Иногда с нами ходит Юрико. Она сидит вместе со мной за пределами освещенного круга, в полутемном углу и просто слушает откровения потенциальных самоубийц. Лицо у нее при этом отсутствующее. Лишь когда в разговор вступает Такэо, она немного оживает. Ровно настолько, чтобы достать из кармана пилку для ногтей и начать полировать ногти.

Что-то с ней не так, понятно. Но вот что именно? На этот вопрос я ответить не могу. Зомбирование — вот первое, что приходит на ум. Улучив момент, когда мы остаемся в гостиной дома одни, я спрашиваю у нее:

— Отец хоть знает, что ты жива и здорова?

— Да, — неохотно отвечает она. — Я ему звонила. Все в порядке.

— Почему ты не сообщила мне, что встретилась с Такэо? Я поднял на ноги полицию, сам чуть с ума не сошел… Неужели было так трудно позвонить или написать?

— Нет, не трудно.

— Тогда почему?

— Такэо просил этого не делать.

В ее голосе не больше жизни, чем в рыбе, вытащенной из кипятка.

— Какого черта, Юрико? Я думал, что мы с тобой друзья. Ты сама говорила. Друзья так не поступают.

— Я знала, что мы скоро встретимся, — она смотрит в сторону.

— Зачем ты вообще с ним связалась?

— С Такэо?

— Да, да!

— Тебе не понять… Во всяком случае, пока. Может, придет время, и ты присоединишься к нам.

— К кому это, к вам?

— Такэо сам тебе все расскажет, когда сочтет нужным…

— Пошел он в задницу! Я хочу услышать от тебя. Почему ты с ним? Что происходит? Кто — вы? Ты и он? Или есть еще кто-то?

Она отворачивается.

— Он что, и тебе промыл мозги?

Она смотрит под ноги.

— Не молчи, Юрико, прошу тебя! Ответь мне. Объясни, почему ты не обратилась в полицию? Почему ничего не сказала мне? Что тебя связывает с этим психом?

Она резко вскидывает голову:

— Он не псих, не смей так о нем говорить!

— Да очнись же! Он самый психованный псих из всех психов! Он убийца, неужели ты не понимаешь?!

— Не смей! — кричит она.

Я хватаю ее за плечи и как следует встряхиваю. Я ору ей в лицо:

— Он убийца! Как ты не понимаешь?! Самый настоящий убийца!

Она вырывается. Я не успеваю ничего сообразить, как ее кулак врезается мне в лицо. Верхняя губа лопается, как переспелая вишня. Во рту солоноватый привкус крови.

— Заткнись, идиот! — визжит Юрико. — Заткнись!

На пороге гостиной появляется Муцуми. В одной руке она держит стакан, на ладони другой лежат две ярко-красные капсулы. Она глотает их одну за другой и запивает, после чего протягивает стакан Юрико и строго говорит:

— Юри-тян, отнеси, пожалуйста стакан на кухню. Я сама с ним поговорю…

Мы остаемся с ней вдвоем. Ее красота уже не трогает меня. Удивительно, как меняется мнение о человеке, когда получше узнаешь его родственников. Удивительно, как много нового находишь в лице человека, подставившего тебя…

Я устало сажусь в свое любимое кресло и вытираю кровь с подбородка. Щупаю языком губу. Она здорово распухла, будто укусила оса.

— Больно? — участливо спрашивает сестрица маньяка и протягивает белоснежный носовой платочек.

— А как ты думаешь?

— Бывает и похуже…

— Наверное, — я прикладываю платок к губе. На нем расплывается красное пятнышко.

— Что ты хотел узнать у нее? Ты ведь что-то выспрашивал, верно? Спроси у меня. Может быть, я смогу ответить, — ее голос напоминает кусочек льда в стакане виски.

— Я хочу узнать, какого черта вытворяет твой чокнутый братец.

Она качает головой и безмятежно улыбается, прикрыв глаза. Я думаю, что интересно бы узнать, какие таблетки она глотает.

— Он не чокнутый.

— Ну да, эту версию я уже слышал.

— На самом деле. Он абсолютно нормальный человек. Добрый и заботливый… Знаешь, он на два года старше меня. Когда умерли родители, именно он заботился обо мне. Устроился на работу, постоянно покупал мне подарки… Ему было тяжело, приходилось учиться и работать. Не подрабатывать, как остальные студенты, а трудиться всерьез. Продавцом, грузчиком в порту… всего не перечислишь. Он очень хотел, чтобы я стала знаменитой художницей…

— Ага, и подарил тебе фотографию той девочки в петле.

— Нет… Я обманула тебя тогда. Никакой фотографии не было. Вернее, была но я сделала ее сама…

Она замолкает, совсем по-детски прикрыв рот ладонью, будто сказала лишнее.