Нас отвезли в лучшую гостиницу, где, несмотря на всю роскошь и удобство, я не могла уснуть от поминутного грохота колес под окнами.

Когда на следующий вечер папа отвез меня в институт и сдал на руки величественно-ласковой начальнице, я даже как будто чуть-чуть обрадовалась тому, что не буду видеть промозглого петербургского дня, не буду слышать грохота экипажей под окнами нашего номера… И я невольно высказала мои мысли вслух…

— Ну, и отлично! — обрадовался, в свою очередь, отец. — Ты умная девочка и не будешь слишком скучать… Ведь учиться необходимо, дитя… да и потом — семь лет институтской жизни пролетят так быстро, что ты и не заметишь.

Семь лет!.. Боже мой, семь лет!.. Через семь лет мои черные косы дорастут до земли, и Шалый ослабеет от старости, а бедная Барбале, наверное, будет уже совсем седая!.. Семь лет!

— Пойдем, дитя мое, я познакомлю тебя с подругами, — прервала мои размышления начальница. — Ты увидишь, как тебе хорошо и весело будет расти и учиться с другими девочками.

Длинные коридоры потянулись передо мною. Всюду горели газовые рожки, ярко освещающие белые стены под мрамор, чисто отполированный паркетный пол и попадавшиеся мне по временам небольшие, в форменных зеленых платьях и белых передниках, фигурки институток. Они приседали перед начальницей робко и почтительно, опустив глаза, и спешили дальше.

Наконец, мы поднялись по широкой, застланной коврами лестнице и вступили в так называемый верхний коридор, где находились классы. Моя спутница вошла со мною в комнату, над дверью которой по черной доске было выведено крупным белым шрифтом: 7-й класс.

В тот же миг точно пчелиный рой оглушил меня своим жужжаньем. Но это продолжалось лишь секунду. Девочки, учившие вслух уроки, болтавшие и смеявшиеся с подругами, мигом смолкли при входе начальницы. Они все вскочили со своих мест и, приседая, приблизились к нам. Между ними находилась маленькая, толстенькая дама в синем платье.

— Дети! — торжественно произнесла княгиня и слегка выдвинула меня вперед, — вот вам новая подруга, княжна Нина Джаваха-оглы-Джамата. Полюбите ее. Она приехала с далекого Кавказа и скучает по своей родине. Постарайтесь развлечь и успокоить ее.

Затем, обращаясь ко мне, начальница прибавила с ободряющей улыбкой:

— Ну, вот видишь, крошка, сколько веселых маленьких девочек! Верь мне, тебе не будет с ними скучно.

Классная дама в синем форменном платье приблизилась ко мне и протянула руку.

— Guten Abend, mein Kind![39]— сказала она.

Я говорила по-немецки и занималась этим языком последний год с моей учительницей, но все-таки я сконфузилась почему-то и смущенно смотрела в полненькое, добродушно-улыбающееся лицо классной дамы.

Maman — так называли институтки начальницу — еще раз взглянула на меня и ободряюще кивнула головою. Потом, не желая, вероятно, мешать началу моего знакомства с товарками, крепко меня поцеловала, перекрестила и вышла из класса. За нею последовала и классная дама.

Опять поднялся шум, визг, беснование. Толпа девочек окружила меня со всех сторон, смеясь и забрасывая вопросами: «Кто ты? откуда? кто твои родители?»

Одна из них, самая шаловливая, пригнула на скамейку и оттуда запищала пронзительным голоском:

— Новенькая, новенькая, новенькая!

Другой понравились мои косы, и она бесцеремонно потянула их к себе. Я невольно пошатнулась и села.

— Как тебя зовут? — подскочила ко мне бойкая девочка с шустрым личиком и во все стороны торчавшими вихрами.

— Нина, — отвечала я просто.

— Нина, слышите ли вы! вот так ответ! У тебя нет фамилии, что ли? Слышите, mesdames'очки, ее зовут Нина, и учителя будут ее называть «г-жа Нина»… ха, ха, ха!.. — расхохоталась девочка.

— Ха, ха, ха! — вторили ей остальные.

Я не понимала, что тут смешного в том, что мое имя Нина.

— Ну-с, г-жа Нина, — не унималась шалунья, — а отец твой кто?

— Мой отец, — не без гордости ответила я, — известный по всему Кавказу генерал. Его имя князь ага Джаваха-оглы-Джамата.

— Как? как? Повтори.

— Ага Джаваха-оглы-Джамата, — повторила я, не замечая насмешки, блеснувшей в бойких глазках девочки.

— Джамата-татата!.. Вот так фамилия! — отчаянно захохотала шалунья.

Ей вторили остальные.

Вся кровь бросилась мне в лицо… Как? они смеют издеваться над именем, прогремевшим от Алазани до самого аула Гуниба! Над именем, покрытым боевою славой! Геройским именем, отличенным самим русским царем!.. О, это было слишком!.. Точно крылья выросли за моей спиною и придали мне силу. Я гордо выпрямилась.

— Слушайте вы, глупые девочки, — едва владея собою, произнесла я запальчиво, — не смейте смеяться над тем, чего вы не поймете никогда… А если еще раз кто-нибудь из вас осмелится переврать умышленно хоть одну букву в моей фамилии, я тотчас же отправлюсь к начальнице и пожалуюсь на шалунью.

— Ах, ты… — взбеленилась на меня девочка с вихрами. — Фискалка!

— Что?.. — злобно наступила я на нее, не поняв незнакомого слова, но смутно чувствуя в нем какое-то оскорбление.

— Фискалка, — пискнула за нею вторая, третья, четвертая, и вся ватага расходившихся девочек запрыгала и заскакала вокруг меня.

— Фискалка!.. фискалка!.. злючка!.. злючка! фискалка!

Я зажала уши, чтоб ничего не слышать… Мое сердце болезненно ныло.

«Что я им сделала? — мучительно сверлило мой мозг, — за что они мучают и терзают меня? Неужели не найдется ни одной доброй души среди них, которая бы заступилась за меня?..»

Увы! — ни одной… Вокруг меня были только недружелюбные лица, к сердитые возгласы и крики раздавались в группе.

Вдруг дверь отворилась, и вошла классная дама…

Пронзительный звонок возвестил час вечернего чая. Поднялся невообразимый шум, суматоха. Девочки торопливо становились в пары. Я же осталась, не двигаясь, на прежнем месте.

— Komm, mein Kind, her,[40]— услышала я оклик классной дамы и пошла на ее зов.

— Вот твоя пара, иди с нею.

И она подвела меня к высокой девочке, недружелюбно поглядывавшей на меня из-под белобрысых бровей.

Пары двинулись… Я заметила, что воспитанницы идут под руку, и, нерешительно подвинувшись к моей соседке, протянула ей руку. Но она отскочила от меня как ужаленная и резко произнесла:

— Пожалуйста, не лезь… Я ненавижу фискалок.

Я поняла, что класс объявил мне войну. И мне стало невыразимо грустно.