методов, диетических или суггестивных, без более тщательного исследования. В тяжелых случаях может помочь только терапия, основанная на доскональном изучении и глубоком знании болезни. Наши прежние психотерапевтические методы и были общими мерами такого рода; в легких случаях они не только не вредят, но и, напротив, часто приносят ощутимую пользу. Однако многие пациенты оказываются невосприимчивыми к таким методам. Если что-то и может им помочь, так это психоанализ. Это вовсе не означает, что психоанализ есть панацея от всех болезней. Подобное утверждение имеет своим источником лишь недоброжелательную критику. Мы прекрасно знаем, что в некоторых случаях психоанализ бессилен. Как известно, никакой метод не может вылечить все болезни.

Погружаясь в глубины психики, аналитик извлекает из лежащего на дне ила, фрагмент за фрагментом, грязный материал. Чтобы распознать ценность этого материала, его сперва необходимо очистить. Грязные фантазии не имеют ценности и отбрасываются; ценностью обладает исключительно связанное с ними либидо. После очистки оно вновь становится пригодным для использования. Профессиональному психоаналитику, как и всякому специалисту, иногда кажется, что значимы и сами фантазии, а не только сопряженное с ними либидо. Однако их ценность не заботит пациента. Для аналитика эти фантазии имеют только научную ценность; так, хирургу интересно знать, содержит ли гной стафилококки или стрептококки. Пациенту это совершенно безразлично. Аналитику лучше скрывать свой научный интерес, дабы пациент не получал чрезмерного удовольствия от своих фантазий. Этиологическое значение, которое – на мой взгляд – ошибочно приписывают фантазиям, объясняет, почему в психоаналитической литературе так много внимания уделяется пространным обсуждениям всех форм фантазии. Убедившись, что в этой области нет ровным счетом ничего невозможного, мы перестаем искать в них этиологический элемент. Даже самое подробное обсуждение историй болезни никогда не сможет осушить этот океан. Теоретически фантазии в каждом случае неисчерпаемы.

В большинстве случаев, однако, продуцирование фантазий через некоторое время прекращается, из чего, конечно, не следует, что возможности фантазии исчерпаны; это означает, что либидо больше не регрессирует. Регрессивное движение останавливается тогда, когда либидо овладевает подлинными обстоятельствами жизни и используется для решения необходимых задач. Встречаются случаи, и их немало, когда пациент продолжает генерировать бесконечные фантазии, то ли для собственного удовольствия, то ли из-за ошибочных ожиданий аналитика. Такую ошибку особенно часто допускают начинающие. Ослепленные психоаналитическими историями болезни, они сосредоточивают внимание на мнимом этиологическом значении фантазий и пытаются выудить их из инфантильного прошлого в тщетной надежде найти там решение невротических затруднений. Они не видят, что решение кроется в действии, в выполнении определенных жизненных обязательств. Нам возразят, что невроз всецело обусловлен неспособностью пациента исполнить жизненные требования и что, благодаря анализу бессознательного, он должен обрести способность или, по крайней мере, средства это сделать.

В такой формулировке это возражение совершенно оправданно, однако необходимо добавить, что оно справедливо только тогда, когда пациент действительно осознает стоящую перед ним задачу – осознает не только академически, в общих теоретических чертах, но и в деталях. Для невротиков характерно отсутствие такого знания, хотя благодаря своему интеллекту они отлично понимают общие требования жизни и, возможно, даже слишком усердно стремятся к исполнению предписаний современной морали. Но именно по этой причине они практически ничего не знают о несравненно более важных обязанностях по отношению к самому себе. Посему недостаточно слепо следовать за пациентом по пути регрессии и толкать его назад, в инфантильные фантазии неуместным этиологическим интересом. Я часто слышу, как пациенты, безнадежно застрявшие в психоаналитическом лечении, говорят: «Мой аналитик думает, что у меня где-то есть инфантильная травма или фантазия, которую я все еще вытесняю». В одних случаях это предположение оказывается верным; в других остановка вызвана тем обстоятельством, что либидо, поднятое анализом на поверхность, вновь погружается в бездну из-за отсутствия применения. Это происходит потому, что аналитик сосредоточивает все свое внимание на инфантильных фантазиях и не видит, какую задачу адаптации должен выполнить пациент.

Многие пациенты совершенно самостоятельно обнаруживают свои жизненные задачи и довольно скоро отказываются от регрессивных фантазий, ибо предпочитают жить в реальности, а не в фантазиях. Жаль, что этого нельзя сказать обо всех больных. Многие откладывают исполнение своих жизненных задач на неопределенный срок, возможно навсегда, и делают выбор в пользу праздных невротических грез. Я должен еще раз подчеркнуть, что под «грезами» мы не подразумеваем сознательный феномен.

Благодаря этим наблюдениям характер психоанализа с течением времени изменился. Если на начальном этапе психоанализ представлял собой своего рода хирургическое вмешательство, позволяющее удалить из психики инородное тело, заблокированный аффект, то в своей более поздней форме он приобрел исторический аспект и стремится исследовать генезис невроза во всех его деталях вплоть до первоисточника.

Не вызывает сомнений, что этот метод обязан своим существованием не только сильному научному интересу, но и личной «эмпатии» аналитика, следы которой отчетливо проявляются в психоаналитическом материале. Благодаря этому личному чувству Фрейд смог открыть, в чем кроется терапевтический эффект психоанализа. Если раньше его искали в разрядке травматического аффекта, то теперь оказалось, что все фантазии, выявленные анализом, ассоциируются с личностью аналитика. Фрейд назвал этот процесс переносом, ибо пациент переносит на аналитика фантазии, которые ранее были связаны с образами родителей. Перенос не ограничивается сугубо интеллектуальной сферой; скорее, фантазии, вместе с инвестированным в них либидо, осаждаются на личность аналитика. Все те сексуальные фантазии, которые группируются вокруг имаго родителей, теперь группируются вокруг него, и чем меньше пациент это осознает, тем сильнее его бессознательная связь с аналитиком.

Это открытие имеет во многих отношениях фундаментальное значение. Прежде всего, перенос обладает большой биологической ценностью для пациента. Чем меньше либидо он отдает реальности, тем более преувеличенными будут его фантазии и тем больше он будет отрезан от внешнего мира. Для невротиков типично нарушение отношения к реальности, то есть снижение способности к адаптации. Перенос на аналитика образует мост, по которому пациент может уйти от своей семьи в реальность. Теперь он может вырваться из инфантильной среды в мир взрослых, ибо аналитик представляет для него часть мира вне семьи.

С другой стороны, перенос оборачивается огромным препятствием для успешного лечения, ибо пациент ассимилирует аналитика, который должен быть частью внесемейного мира, со своими отцом и матерью, так что все плюсы этого явления оказываются под угрозой. Чем объективнее больной будет относиться к аналитику, то есть смотреть на него, как на любого другого человека, тем больше пользы принесет перенос. И наоборот, чем больше пациент ассимилирует аналитика с отцовским имаго, тем менее продуктивным будет перенос и тем больший вред он причинит. В таком случае пациент просто расширяет сферу своей семьи, добавляя к ней квазиродительскую личность. Сам он, как и прежде, остается в инфантильной