– Каин не такой, как мужчины у нас, мама. Он понимает гораздо больше.

Аня кивнула, Ева рассмеялась немного смущенно, сказала:

– Аня, мы должны как-нибудь покормить тебя, а то ты совсем усохнешь. Хотя бы теплой воды с молоком, как ты думаешь?

– Попробуем, – ответила Аня.

Лета поспешила за горшком с медом; маленькими порциями, капля за каплей они влили в нее сладкий напиток. Это заняло много времени. Ане удалось удержать напиток в себе, и Ева решила в дальнейшем смешивать его с валерианой, успокаивающей и дающей сон.

А капли опиума пригодятся на более трудные времена.

«И опять мне придется встретиться со смертью, – думала Ева в тот вечер. – Теперь я никогда больше не буду бояться момента, когда она придет за мной, не внезапно и против всякого разума, как за моими детьми, умершими неожиданно и непредвиденно. А за мной сюда, в пещеру, однажды придет эта незнакомка, но я не боюсь ее. Мне печально, но не страшно».

На рассвете следующего дня, пока старая женщина еще спала под воздействием опиума, она шепотом спросила Лету:

– Ты боишься, девочка?

– Нет. – Лета покачала головой. – Я всегда знала, что смерть однажды придет к каждому из нас. Я видела, как многие умирали.

Ева поразилась: как она умна, как не похожа на других.

Лета прошептала:

– Но мне ее жаль, я хотела бы, чтобы она еще пожила. Увидела бы моего сына. Это так много для нее значило бы.

– Что ты имеешь в виду?

– У мамы не было сына, только три дочери. Из-за этого она вынесла немало презрения. Хотя она и первая жена Эмера, но никогда не пользовалась истинным уважением: ей всегда приходилось выхаживать детей других жен и прислуживать тем, кто рожал сыновей.

Лета заплакала, голос ее повысился.

– Я мечтала приехать однажды на стойбище с сыном и положить его на руки отцу и тем самым вернуть маме уважение.

Во сне Аня беспокойно задвигалась. Ева обняла девочку, стала утешать, разделяя ее горе, но сама почувствовала ту же боль и разозлилась: проклятие, какие глупости.

Лете передалось настроение свекрови, и она тоже, встретив ее взгляд, разозлилась: все это глупости. Здесь, у Каина и Евы, взгляды совсем другие, здесь уважаема и та, что родила дочь. Каин почитает лишь одного человека: свою мать. И когда Лета говорила с ним о сыне, которого собиралась родить, он рассмеялся и сказал: «Лучше девочку, как ты».

Лета смотрела на тонкое лицо матери, шептала:

– Было бы легче перенести скорбь, если бы я знала, что она была счастлива.

Ева продолжала держать Лету в своих объятиях.

– Важно не счастье, теперь ты это знаешь. Важно отвечать самому за себя.

Еве казалось, что сказала она самоочевидное, но слова эти действительно принесли утешение. Девочка кивнула, выпрямилась.

– Маме не в чем раскаиваться, – сказала она. – У нее хватало и времени, и забот, и песен, и сказок для всех на стойбище.

Но мысленно Ева была уже где-то далеко, ощупью и с удивлением она блуждала вокруг нового для себя открытия: у девочки нет страха перед смертью. А что думала она сама еще вчера вечером: нет, не боялась, только печалилась.

И вдруг нашла взаимосвязь: нет страха там, где есть скорбь. Страх и любовь несовместимы. Они исключают друг друга.

Неужели это правда? Неужели, когда любишь, ничего не боишься, даже смерти?

Нам кажется, что мы боимся за своих детей из любви к ним, что от любви возникает беспокойство. Но может быть, беспокойство возникает из-за опасения потери чего-то? Мы боимся не за другого, а за себя? Боимся собственной боли…

Аня должна умереть. А что будет с их любовью к ней?…

И Ева подумала об Авеле. Но ей больше не удавалось вызвать в себе его образ ни когда он был маленьким, ни когда его руки обнимали ее шею. Даже когда он, уже совсем юноша, ходил здесь по полям всего полтора года назад. И этого она не видела ясно своим внутренним зрением.

Но чувство, что мальчик уже мертв, оставалось, накатывалось изнутри, цельное и неизменное.

Ощущение это было таким сильным, что Ева должна была отправиться к яблоням. Прижавшись лбом к стволу самой крупной из них, она вновь попыталась вызвать разговор:

– Где же искать мне помощи?

– В жизни без страха и стен.

– А что же защитит саму жизнь?

– Любовь. Если ты любишь, бояться нечего.

Сегодня она наконец-то поняла. По крайней мере, она получила лучик от того, что тот имел в виду.

Чуть позже она направилась к пастбищу, к Адаму. Уводя ранним утром овец, он взял с собой и ребенка, чтобы избавить женщин от лишних забот, освободить им побольше времени. Но сейчас груди Евы потяжелели, мальчик, наверное, уже капризничал от голода.

Она увидела их еще издали: мужа с ребенком на коленях и окружающих их отяжелевших беременных овец. Картина красивая, наполненная покоем. И она почувствовала нежность.

Приложив ребенка к груди, она продолжала смотреть на мужа, старого, одинокого, как ей показалось. И в ее сознании пронеслось: «Неужели я предаю его? Да. Мне надо попытаться побольше бывать с ним». «Да, но он ведь сам в себе закрывается, – подсказывала ей злоба. – Он и его проклятая торжественность».

И пока ребенок сосал, она ощущала, как гнев все больше и больше наполняет ее, и подумала: «Ну как я могла стать такой злой, так вдруг?»

Чуть позже она получила ответ: в злобе билось чувство вины. «Вина рождает гнев, съедающий любовь, – подумала она. – Так это происходит и у меня и у него. Вина и любовь не могут объединиться. Были бы у меня силы заставить его понять это». Потом посмотрела на небо, тяжелое и серое, – скоро начнется дождь.

– Как она? – со страхом в голосе спросил муж.

– Она скоро умрет. Нам не удается удержать в ней пищу, даже воду.

– Ты боишься, Ева?

– Нет, мне просто жалко ее.

И тут, обретя вновь слова, она подошла к нему, рассказала о своем открытии, как догадалась, что страх и любовь не могут поладить друг с другом, рассказала и о словах Гавриила про жизнь без страха.

– Сегодня я поняла это окончательно, – сказала она.

Адам кивнул, это помогло и ему. «Я могу добраться до него», – подумала она и продолжила:

– Мне кажется, что то же самое происходит и с чувством вины, Адам…

Но тут он вновь замкнулся, не жестко, лишь печально.

– Как бы мы могли делать добро, если бы не имели чувства вины за содеянное? – ответил он.

Ева поменяла грудь, кончалось молоко. А ребенок уже был большим, но скоро молоко будет и у овец, и, смешивая его с водой, она сможет кормить ребенка с ложечки.