Тихое утро окутало разбитый фольварк. Высоченные дикие груши надежно укрыли танки с неба. Над башнями кружили осы. Изредка где-то постреливали. Экипажи спали. Лейтенант тоже собирался вздремнуть. Но прикатил на мотоцикле адъютант старший с радостной вестью – бригаду вывели из боя. Танкам оставаться на месте. Фронт пойдет дальше. А здесь, в тылу, будет формироваться бригада.

Исполнилась мечта лейтенанта. Хоть на какое-то время для него прекратилась война.

Была в этом высшая справедливость. Лейтенант считал, что одна сегодняшняя ночь давала танкистам право на передышку, даже не будь нескольких десятков атак летнего наступления, Вильнюса, Немана и других прелестей.

Горький ком сдавливал горло, когда он вспоминал погибших ребят. Но на войне привыкают к потерям. Быстро привыкают. То ли потому, что после завтрака и выпивки славно кружилась голова, то ли сильнее водки пьянило предвкушение мирных дней формирования. А тут еще такая добрая неяркая красота серо-зеленых груш и спокойное, как широкая река, переливающееся серебром льняное поле.

Лейтенант дожевывал кусок американского бекона и думал о формировании, поэтому до него не сразу дошло, что сказал внезапно проснувшийся башнер:

– Ты что, не слышь? Танки! Лейтенант перестал жевать и прислушался. Экипажи и штрафники тревожно прилипли к высокой каменной ограде. Они смотрели на лес, откуда доносилось тягучее нытье немецких моторов. Опять война?

На опушке показались танки. Тридцать «пантер» неровной линией выползли на льняное поле и пошли на батарею и туда, правее от нее, туда, где за стеной старых лип, если верить карте, должно быть шоссе.

Слава Богу, к танкистам это не имеет отношения. Немцы не войдут в полосу обороны взвода. Можно спокойно дожевывать бекон и ждать формирования.

Тридцать «пантер». На лугу перед фольварком дымятся вперемежку обугленные «тридцатьчетверки» и «пантеры». Ночью батальон стрелял в немецкие танки по вспышкам орудий. Батальон не видел немцев. Все произошло внезапно. Под самым носом уснувшего батальона вдруг вспыхнули осветительные ракеты. Это немецкие пехотинцы обошли десантников и почти вплотную подкрались к танкам.

Лейтенант не сомневался в том, что будь в десанте бригадные мотострелки, у немцев не выгорел бы такой номер. Штрафники воюют неплохо, но все же они не мотострелки.

В освещенные ракетами «тридцатьчетверки» «пантеры» гвоздили болванки одну за другой. А в невидимых немцев, в танки с мощной лобовой броней, приходилось стрелять наугад по вспышкам орудий. Поэтому на лугу на каждых три «тридцатьчетверки» только одна «пантера».

Лейтенант даже сейчас не мог объяснить, как ему пришла в голову мысль задом сдать в темноту и обойти немцев с фланга. Черные силуэты «пантер» оказались отличными мишенями на фоне горящих машин. К тому же боковая броня у них намного тоньше лобовой.

Комбриг сказал, что этот маневр предрешил исход боя.

А немцы, оказывается, отступили в лес, чтобы сейчас, изменив направление атаки, все же вырваться на шоссе. Но лейтенант считал, что это уже не его забота. Бригаду вывели из боя.

Танки шли, изрыгая из набалдашников орудий мгновенные острия пламени. Пушечный гром смешался с лязгом гусениц и воем моторов. Густая стена пыли вставала за танками, заслоняя опушку леса.

Разок-другой беспомощно выстрелили короткоствольные полковые пушки. Но что их снаряды лобовой броне «пантер»?

Лейтенант понимал состояние артиллеристов, когда, оставив целенькие орудия, они бросились наутек. Но он не мог оправдать их. Без боя оставить позицию на четвертом году войны, за несколько минут до выхода на немецкую границу!

Он знал, что артиллеристы обязаны стоять насмерть, как ночью стояли, сгорая, танкисты. Стрелять по гусеницам. Забросать гранатами. Стоять, пока на батарее останется хоть одна живая душа.

Может быть, именно это он кричал убегавшим артиллеристам, понимая, что даже в абсолютной тишине, а не в этом аду, они не могли бы услышать его крика. Может быть, именно это, а то еще что-нибудь похлеще, кричал невесть откуда появившийся генерал.

На таком расстоянии лейтенант не мог разглядеть ни лица ни формы. Но он догадался, что это генерал, командир стрелковой дивизии, потому, что, кроме этого чудака, никто уже не ездил на тачанке.

Лейтенант с восторгом следил за генералом, на мгновение забыв об артиллеристах. Вокруг разрывы снарядов. Танки прут прямо на него. А он как завороженный несется на тачанке за убегающими артиллеристами и нагайкой внушает им, что такое воинский долг. Храбрость солдат и себе подобных лейтенант считал само собой разумеющимся. Но на смелость генерала смотрел, как на чудо.

Генерал перенес нагайку на пару сумасшедших лошадей, отчаявшись вернуть на позицию артиллеристов.

Лейтенант впервые так близко увидел пехотного комдива. Он был похож на своего знаменитого однофамильца и родственника, легендарного военачальника времен Гражданской войны, как два патрона одной обоймы. Те же свисающие калмыцкие усы. Те же кривые кавалерийские ноги. Только слезы, текущие из жестких щелочек глаз по крутым монгольским скулам, уже ни на что не были похожи.

– Братцы! Выручайте! Остановите танки! Всех к Герою представлю!

Лейтенант, еще секунду назад смотревший на генерала с восторгом и любопытством, вдруг стал непробиваемо отчужденным. Ему хотелось сказать генералу, что наплевать им на его представление и на все на свете. Что бригаду вывели из боя впервые с начала наступления. Что в ночном бою уцелели только вот эти три машины. Ему хотелось сказать, что их вывели на формирование, значит, появились какие-то шансы выжить. Что пусть генерал лучше командует своими трусливыми паршивцами, а не лезет в чужую полосу. Что на то он и генерал, а не командир взвода, чтобы принимать разумные решения и не бросать против тридцати «пантер» три «тридцатьчетверки», которых вообще могло здесь не быть.

Но лейтенант посмотрел на грязные слезы, сползавшие с желтых скул, посмотрел на камуфляж ближайшей к нему «пантеры». Он прикинул, через сколько секунд она навалится на несчастную куцую пушку, отвернулся от генерала и коротко скомандовал:

– К машинам! По местам! Огонь с места! – И уже вскакивая в башню, добавил нечто весьма убедительное, что не печаталось ни в одном боевом уставе, но очень образно определяло, кто такие немцы и наши артиллеристы, а заодно – и командир дивизии.

Уже через несколько секунд горели три «пантеры». Потом еще три. А потом еще и еще. В их относительно беззащитные борта влипали бронебойные снаряды, как в мишени на танковом полигоне.

Немцы сообразили, что в них стреляют из фольварка, и развернулись под прямым углом вправо. Это были уже остатки, дальние «пантеры», которые почти добрались до шоссе. Черные свечи дымов над горящими танками мешали им вести прицельный огонь. А «тридцатьчетверки» стояли за каменным забором, над которым торчали только башни. Но и «пантеры», идущие в лоб, уже были неуязвимы на таком расстоянии.