14/27 августа 1914 года. Немецкий тыл. Железная дорога у города Прейсиш-Эйлау.

Как только кирасиры и сапёры услышали паровоз, они тут же залегли вдоль полотна, среди пней и кустарников. Показавшийся паровоз с тендером медленно двигался к месту взрыва. Уже поравнявшись с затаившимися кавалеристами, паровоз остановился, и с него и с тендера стали спускаться солдаты. И в этот момент совсем не к месту и совсем неожиданно заржали лошади, стоявшие в лесу. Немцы насторожились, и тут же не дав им опомниться, по немцам открыли огонь. «Видно было, как попадали почти что все люди, но паровоз покатил всё-таки назад, задним ходом». С другой стороны полотна немцев обстреливали два взвода под командованием Г.Г. Христиани. Ещё немного, и стрельба прекратилась. Все солдаты были убиты.

Из паровоза выпал на насыпь железнодорожный служащий, «у него нашли секретные приказы, …и другие документы». Паровоз между тем, не останавливаясь, удалялся задним ходом в рощу. Но бежать за ним уже не было времени. К месту взрыва приближалась вражеская кавалерия. Не теряя ни секунды, все опрометью бросились к лошадям, вскочили на них и скрылись в лесу, уходя «на спасительный восток».

Между 16/29—18/31 августа 1914 года. Деревня Кляйн Шонау[176]. Расположение 106-го Уфимского пехотного полка.

В один из этих дней немцы предприняли попытку прорыва позиций Уфимского полка у населённого пункта Кляйн Шонау, в четырёх километрах севернее Фридланда. Весь тот день в черте полка шёл тяжёлый бой. И, несмотря на поддержку артиллерии, немцы так и не смогли прорвать оборону уфимцев, и были отброшены. К вечеру бой прекратился. Но для капитана А.А. Успенского и его роты этот трудный день ещё не был завершён. В восьмом часу вечера капитан получил приказ встать со своей ротой в сторожевое охранение у деревни Биберсвальде[177]. Но сначала до Биберсвальде нужно было дойти, до деревни было более 10 километров. «Страшно изнурённая целодневным боем у Шонау, моя рота скоро идти не могла, и мы пришли к месту сторожевого охранения только в 11 ч.[асов] вечера, а пока я связался телефоном с соседней ротой 108-го полка[178] (правее меня) и расставил свои караулы и заставы, было далеко за полночь».

У Биберсвальде, как и у Кляйн Шонау, этим днём тоже был бой. В непроглядном мраке августовской ночи его последствия не были видны, только совсем недалеко, впереди от линии сторожевого охранения горели постройки какой-то усадьбы, зажжённые артиллерийским огнём. За спиной чернела опушка близкого леса. А.А. Успенский приказал рыть окопы. Казалось, это было последнее усилие для людей в тот и так бесконечно длившийся для них день, который уже давно перестал быть днём и перешёл в ночь, в новые сутки.

Но война есть война, и она в любое мгновение может изменить и изменяет волю человека, его желание, и его, казалось бы, безукоризненно просчитанное, верно принятое решение. Решение, которое ещё десять, пятнадцать минут назад представлялось единственно верным.

Когда работа, уставшими от дневного боя и многокилометрового перехода, солдатами была закончена, зарево всё больше разгоравшегося в усадьбе пожара, высветило линию уже готовых, отрытых окопов. Это насторожило капитана. Хорошо понимая, что теперь в отсветах горящей усадьбы, окопы его роты прекрасно просматриваются со стороны немцев, он приказал оставить их и перейти ближе к опушке леса, где измождёнными солдатами, силы которых были «совершенно надорваны», глубоко за полночь, была вырыта новая линия траншей. И все знали, не сделай они этого самого последнего усилия, и в ту тёмную августовскую ночь плохое исполнение приказа могло неоправданно стоить им жизни. А самому А.А. Успенскому, который помнил об этом, даже через много-много лет, оставалось только поблагодарить, спустя годы на страницах воспоминаний, своих младших командиров, унтер-офицеров, а в их лице и всех солдат роты, за их тяжкий солдатский труд: «Я особенно оценил своих помощников …унтер-офицеров… И только благодаря им в эту ночь все полевые посты, караулы и заставы точно заняли указанные мною места и окопались, вполне приготовясь, в случае появления противника, встретить его».

Только когда все работы по сторожевому охранению были выполнены, А.А. Успенский позволил себе отдохнуть. Во мраке ночи уставший капитан улёгся на невидимую «кучу брошенных немецких шинелей и ранцев» и, почти заснув, вдруг услышал голос солдата-телефониста: «Ваше Высокоблагородие! Ведь вы легли на убитого немца!.. Пожалуйте лучше сюда к нам в окоп, к телефону». В темноте вспыхнул луч электрического фонарика, и капитан, вглядевшись, заметил, что он только что лежал, засыпая на спине трупа.

На следующее утро, проснувшись, А.А. Успенский увидел, что, недалеко, при въезде в полыхавшую ночью усадьбу, почти напротив окопов была разбита клумба с цветущими георгинами, астрами и розами, среди которых на спине лежал убитый немецкий солдат. «Остекленевший взор его устремлен был в небо». Отвернувшись, капитан вспомнил, что во вчерашнем бою у Кляйн Шонау в его полку «много было убитых и раненых, которых увозили в полевые госпиталя».

Ковно. Лазарет Николаевской общины.

В лазарете Николаевской общины хорошо знали, что одна из сестёр милосердия, Н.В. Плевицкая известная исполнительница народных песен и романсов. Её не раз просили выступить перед ранеными офицерами. «По временам, устраивались концерты …в офицерском отделении», — писала певица в своих воспоминаниях.

«… А иногда мои песни требовались как лекарство.

Помню, сестра пришла однажды ко мне в палату из офицерского отделения и просила помочь ей успокоить тяжелораненого». У этого раненого офицера был повреждён позвоночник, и его мучили страшные боли, он постоянно стонал. Справиться с болью страдальцу не помогал даже морфий. Певица не могла отказать, она согласилась, надеясь хоть как-то уменьшить мучения офицера.

Придя в палату, Н.В. Плевицкая села возле неподвижного раненого и «тихо мурлыкала песни, и под них он затих и уснул. Я долго-долго сидела не шевелясь, так как он крепко держал мою руку». Песни Н.В. Плевицкой помогли офицеру. Она «не раз потом» пела «ему колыбельные песни».

Уже через много лет в эмиграции, в 20-е годы, певица встретила этого офицера в Берлине, имя, которого так и осталось неизвестным. «Он пришёл ко мне за кулисы совершенно здоровый, чем меня приятно поразил», — удивлённо написала Н.В. Плевицкая. — «А ведь …лежал без движения и мы сестры, думали, что он останется калекой».

Ночь с 17/30 августа на 18/31 августа 1914 года. Отдельно стоящий хутор между Левиттен[179]и Висденен[180]. Сторожевое охранение Лейб-гвардии кирасирского полка.