Наличие у Марины Валентиновны личного биографа совершенно восхитило Бисова, и даже Максим с серьгой как-то мелко повёл ухом, чем-то вроде бы заинтересовавшись. Максим с косичками – тот был неколебим. Далее между театральными деятелями состоялся диалог, понять который нетеатральным деятелям было бы затруднительно.

Бисов. Чечётка не канает. Туда-сюда – не стреляет, и всё.

Максим с серьгой. Потому что Тропинин не в теме.

Бисов. Тропинин в теме. Просто он даёт водочный кайф, а надо реальный.

Максим с косичками. Это Серпухов! (Скорбно улыбнувшись.) Это не лечится.

Бисов. Как будто в Серпухове люди не живут.

Максим с серьгой. Это не разговор, Богдан. Ты газируешь отстой, а он пузырьков не даёт.

Максим с косичками. Меня первый раз на свой текст не пробило. Это симптомчик или не симптомчик?

Бисов. Всё, чечётку снимаю. Пусть разденется и вальсирует. Голый с мамашей. Кусок из «Гамлета» вставить.

Максим с серьгой. А музон?

Бисов. А куда он денется? Пойдёт пулечками между реплик. Марина Валентиновна, вы не возражаете, если Тропинин в нашей сцене немножко разденется?

Марина. Вы режиссёр.

Бисов. Всё тогда, по коням. А вы – Анечка, да? Запишите, что у Бисова с Мариной Валентиновной на репетициях будущего гениального спектакля «Инсулин» никаких разногласий не было…

Что всё это значило, Анна понемногу стала понимать на репетиции.

Репетировали сцену между мамашей (Марина) и сыном (молодой артист Олег Тропинин, нервный субъект с рыжеватыми волосами, скошенным подбородком и слишком острым лицевым углом). В этой сцене сын выяснял отношения с мамашей, а затем душил её голыми руками. Но неудачно – мамаша вскоре оживала. Почему сын решил прикончить маму, было непонятно, потому что персонажи говорили не о своих отношениях, а о вещах, с ходом действия никак не связанных, – то о Чечне, то о Петре Великом, то о Швейцарии и под конец почему-то о «Парсифале» Рихарда Вагнера. Притом говорили они, по требованию режиссера, запредельно быстро. Артист Тропинин раздевался и вальсировал с Мариной, а в конце тура, коротко прорычав, быстро сдавливал её шею крупными руками позднего ребёнка из семьи потомственных серпуховских алкоголиков. Неудовольствие драматургов Анна поняла – Тропинин изображал типичную водочную невменяемость своего героя, требовалась же совсем иная. Репетиция вообще шла плохо – из-за Марины. Она и с справлялась с растущим раздражением от текста.

Наконец она уселась на край сцены, свесив ножки и молча глядя в зал.

– Что такое, Марина Валентиновна? – обеспокоился Бисов. – Всё было дивно, чудесно!

– Я. Больше. Не могу, – отвечала Фанардина.

– Вы всё можете! Вы гений! Сейчас сделаем перерывчик…

– Я не могу больше репетировать эту., фрр… галлюцинацию.

– Почему – галлюцинацию? Это вечная тема – мать и сын. Представьте себе, что это новый «Гамлет»!

– Но это не «Гамлет». Это… бред чёрного козла. Чёрных козлов, точнее говоря.

Максимы переглянулись и, коротко пошептавшись между собой, вышли из зала, даже в спинах сохраняя выражение оскорблённого величия.

– Ничего не понимаю… – огорчился Бисов. – Олег, милый, у нас перерывчик! Марина Валентиновна, давайте обсудим ситуацию.

Марина, видимо, задумав недоброе, медленно спустилась со сцены и подошла к Бисову.

– Что случилось? Вам что-то не нравится в пьесе? Текст не идет? Давайте переделаем как вам удобно! – Глубоко посаженные и оттого будто обведённые чёрными кругами, хронически злобные глаза Бисова приняли умоляющее кисло-сладкое выражение.

– Богдан, дело не в том, что мне неудобно. Вот именно мне, такой капризнице, ах-ах. и вдруг неудобно. Этого никакой актрисе не удалось бы сыграть. Это вообще невозможно сыграть. Никому. У меня сын погибает от наркотиков, он приходит ко мне, чтобы меня обокрасть, и начинает рассказывать про друга, погибшего в Чечне, а я ему отвечаю монологом про то, как микроцефал Петр Первый насиловал свою жену.

– Это цепь ассоциаций! Игра интеллекта! Тут создаётся поле обмена знаковой информацией! Нормальные постсимволические приёмы новой драмы. Таковы способы открытия новых объёмов бытия человека, я же вам рассказывал, и вы не возражали.,. – простонал Бисов.

– Я не возражала, потому что вашему словоблудию ничего возразить нельзя. Его можно только забыть, как забывают ночные кошмары. Я тридцать два года на сцене. Мне вы ничего не впарите про обмен знаковой информацией, морочьте голову молодым, а я… я… не буду это играть. Да. Да, – повторила Марина и рассмеялась радостно, с облегчением и беспечной весёлостью. – Я не буду это играть! Господи, как же мне стало хорошо! Как ты мне надоел, придурок, халтурщик, невежда!

– Марина Валентиновна! – вскричал Бисов в ужасе. – Послушайте! Подождите!

– Пошёл ты в жопу, – коротко ответила актриса.

– Довольно кукситься! – бывало восклицала она. – Смотри на арлекинов!

– Каких арлекинов? Где?

– Да везде! Всюду вокруг. Деревья – арлекины, слова – арлекины. И ситуации, и задачки. Сложи любые две вещи – остроты, образы, – и вот тебе троица скоморохов! Давай же! Играй! Выдумывай мир! Твори реальность!

Так я и сделал. Видит Бог, так и сделал.

Владимир Набоков. Смотри на арлекинов!

Вздыхая от пережитого, нервно оправляя волосы и чёрный шёлковый шарфик на шее, которая только что избавилась от драматической угрозы, Марина сидела в маленьком служебном буфете и ласково отвечала на вопросы людей театра о случившемся. Все уже знали всё. Марина послала Бисова! Что теперь будет! Люди ликовали. Даже те, кто искренне – а театральные жители все делают искренне, чтоб вы знали, – полюбил новатора и поверил в новую жизнь Театра имени Театра…

– Марина Валентиновна, я хотела вас спросить, а почему именно сегодня… – начала Анна.

– Понимаю. Пирожное будете? А я съем на радостях. Ра-ра-ра-рам, у-ту-тум… Я сделала это из-за вас, детка. Дя-дя-дя, и не смотрите оленьими глазами. Из-за вас. Я все время смотрела на происходящее с вашей точки зрения. Вот приехал свежий человек, образованный, неглупый… И я видела, какая на сцене творится скучная, тупая, грязная лабуда, и меня так тошнило от каждого слова…

– Но вы не могли знать мою точку зрения! Вы её просто придумали!

– Да? А разве вам не было противно?

– Нет, – ответила Анна. – Я ничего толком не понимала и пыталась разобраться, что к чему. Никаких чувств не возникло ещё.

– И вам не было стыдно за меня? Что я в этом участвую?

Анна, улыбнувшись, отрицательно покачала головой.

– Какое же я имею право вас осуждать? Я ничего о вашей жизни не знаю толком. И пьесу не читала, и спектаклей этого режиссёра не смотрела. На основании такой скудной информации как я могла сделать заключение?