Ана оставалась невозмутимой. Способность скелле сохранять самообладание меня потрясала – весь мой опыт общения с женщинами утверждал, что выдержка и хладнокровие им не свойственны от природы, хотя подозреваю, что в отсутствие рядом мужчины женщины ведут себя иначе, чем при нас. В такие моменты я сильнее всего чувствовал, что скелле – не та, кем кажется. Мне казалось, что рядом со мной подлинно инопланетное существо, лишь иронией судьбы обличенное в прекрасный облик.

Очень быстро стало совсем темно. Машину потряхивало, Ана зажгла небольшой фонарик над планшетом. Темнота сгустилась еще сильнее – лобовое стекло превратилось просто в бесполезную деталь интерьера. Бледный свет над планшетом, силуэт Аны рядом, и ничего больше, кроме привычного гула обшивки.

Наш самолет не использовал воздух в качестве опоры – у него не было крыльев. Мне стало интересно: что могло так трясти его в облаке? Я немного сбросил тягу, и тряска действительно уменьшилась. Вот только было непонятно, как при этом изменилась скорость относительно океана. Не хотелось бы в буквальном смысле стать унесенным ветром.

Тряска утихла, я вновь вернулся к крейсерской скорости, машину болтало по курсу, но умеренно, и я начал привыкать к такому полету в полной темноте. Когда я уже собирался поменяться местами с Аной, появился новый звук – слабое потрескивание и постукивание, как если бы насекомые стучали по лобовому стеклу. Но во-первых, насекомых на планете нет как явления, во-вторых, какие насекомые на четырех с половиной тысячах метров над океаном?

– Ань, ты слышишь? – все, что успел я произнести.

Обшивка и лобовое стекло зашипели, как если бы угодили под пескоструйную обработку. Мы буквально ворвались в парящий внутри облака мелкий снег или град. Нагреватель перестал справляться – струя холодного воздуха ударила по ногам. Минута, и захотелось укутаться потеплее, вспомнился далекий земной опыт – в мягком климате Мау теплая одежда не водилась как класс.

Я направил машину вниз. Запищал таймер, призывая на вахту Ану, которая и так уже сидела рядом невозмутимым монументом. Времени на кабинную суету не было – надо было закончить маневр. Несмотря на то что высота уже упала ниже четырех тысяч, воздух не теплел. Ана, держась за стенки в болтающемся самолете, сходила за одеялами, и мы укутались в них. Так же неожиданно, как началось, шипение стало быстро угасать, но не успел я обрадоваться этому, как что-то громко щелкнуло, затем еще раз. Я направил фонарик на стекло, и с замиранием сердца обнаружил две отчетливо видимые трещины в нем. Самодельная смола, очевидно, не выдержала столкновения с горошинами града. Раздался еще один звонкий щелчок, и прямо перед моими глазами, так что я вздрогнул от неожиданности, появилась новая трещинка и хорошо видимый округлый скол снаружи. Мало того, разглядывая с фонариком стекло, я обнаружил, что оно плотно покрыто сеточкой совсем мелких царапинок, так что было непонятно, можно ли будет увидеть хоть что-нибудь через него, когда снаружи посветлеет.

Самолет продолжал снижаться, и какое-то время, кроме болтанки, ничего не происходило, пока опять же неожиданно, как и в прошлый раз, машина не затряслась под ударами крупного града. Резкие щелчки по лобовому стеклу теперь сопровождались неприятным треском ломающейся смолы, из которой это эрзац-стекло было сделано. В какой-то момент, когда мне показалось, что мы уже миновали очередной обстрел, нас заставил вздрогнуть особенно сильный хлесткий удар. В стекле образовалась пробоина – небольшой участок растрескавшейся смолы раскрылся неровным рваным отверстием с острыми краями, торчащими в салон машины.

Высота уже опустилась ниже трех тысяч, и мы продолжали снижаться. Я сидел, напряженно сжавшись, ожидая в любой момент новых неприятностей, но какое-то время ничего, кроме мелких трескучих щелчков, не происходило. Затем щелчки утихли, но тут же, безо всякого перехода мы влетели в сильнейший дождь или что это было. Просто машина двигалась теперь в плотном потоке воды, гудя и сотрясаясь под ним. Через отверстие в лобовом стекле, как из форсунки под давлением, в кабину забил небольшой фыркающий, плюющийся и шипящий фонтан воды. Ана недовольно вскрикнула – вода била прямо на кресло, в котором она сидела.

Выровняв машину, я уступил место скелле, а сам перебрался на соседнее. Придерживая фонтанчик, выставленной ладонью, попросил ее:

– Ань, зажги свет в кабине и опускайся до двух тысяч – может, там воды поменьше.

Девушка кивнула, яркий шарик света разгорелся на потолке над моей головой, и я невольно выругался:

– Охренеть!

Струйка холодной воды стекала по моей руке к локтю раздражающим холодным ручейком. Весь пластик лобового стекла был истерзан мелкими колючими шариками воды и сейчас больше всего напоминал старые наручные часы со стеклом из плексигласа, исцарапанным и истертым временем до такой степени, что уже трудно было различать стрелки.

Ана невозмутимо рулила, не отрывая взгляда от планшета – единственного средства для ориентирования в пространстве. Я напряженно думал, стоически терпя щекотную воду. Впереди целая ночь полета – надо было что-то делать с пробоиной прямо сейчас. Я сомневался, что удастся заткнуть это неровное даже не отверстие, а разрыв, выгнутый внутрь, каким-нибудь кляпом. Если бы можно было его выгнуть обратно, то стало бы намного проще. Я посмотрел на мою скелле – та невозмутимо рулила рыскающей и болтающейся машиной, но выглядела немного уставшей.

– Ты как себя чувствуешь? – спросил я.

– Укачивает, как на яхте в шторм. Еще немного, и рулить будешь сам – я в хвост.

– Меня тоже немного мутит. Потерпи, я попробую заделать эту дыру.

Ана с любопытством посмотрела на меня:

– Как ты ее заделаешь?

– Нагрею. Надеюсь, что удастся выгнуть на место, а может, даже и сварить.

– Сварить? Не понимаю, ты что, ее варить собрался?

– Это земной термин – потом объясню. Чего там с высотой?

– Крюк вверх тормашками и три кружочка.

Две тысячи – перевел я про себя. – Держи так, – добавил уже вслух и раскорячился, упираясь руками и ногами во все, что возможно, в попытке зафиксировать себя на месте.

– Ань, тронь меня магией, пожалуйста. Только не сильно.

– Зачем это?

– Мне энергия нужна, а тянуться до звезды неудобно – руки заняты.

– Чего-то мне стало интересно! Даже блевать уже не хочу! Объяснись.

– Блин, Ань, не вовремя! Давай дырку заделаю – потом все объясню! Чего тебе, жалко?

Скелле было уставилась на меня вопрошающим взглядом, но самолет вильнул, она вынужденно вернулась к планшету. Я, раскорячившись как паук в паутине, замер, ожидая ее. Веточка одуванчика шевельнулась, едва тронув меня по лицу.

– Сильнее. Чуть-чуть.

На мгновение одуванчик отвердел и замерз, как будто это был не пушистый цветок, а стеклянная ломкая люстра, и тут же я почувствовал, как знакомый жар согревает мое тело, даря мне неописуемый дискомфорт из-за разницы между реальностью и воображением.