Между тем потребительская кооперация на заводах была грубым извращением идеи. Предприниматели некогда выплачивали рабочим часть зарплаты продуктами из фабричных лавок — втридорога; потом это было запрещено. Тогда лавки стали маскировать под потребительские товарищества, а вычеты из зарплат — под взносы в эти товарищества. Мечтой Гапона было создание настоящих рабочих потребкооперативов. Следующим этапом должны были стать кооперативы производственные. Идея кооперативных, артельных предприятий (своего рода «кибуцев», если искать аналогии в последующей хозяйственной практике XX века) преследовала его со времен босяцкого проекта и до последнего дня жизни — собственно, она присутствовала в последнем, роковом, стоившем Гапону жизни разговоре.

Что до потребкооперативов, то к их созданию удалось, по словам Гапона, приступить через шесть месяцев после создания организации. Если считать от официального открытия — в октябре. Поздновато: времени совсем не оставалось… Впрочем, фактически гапоновская организация действовала с лета 1903 года.

Наконец, самое главное: трудовые конфликты. Основного орудия, которым располагают в этом смысле профсоюзы — права на забастовку, — гапоновская организация была лишена. Устав запрещал даже выплачивать пособия в случае стачки. Нарушать этот пункт Гапон пока не решался: это помешало бы распространению организации. А потому все конфликты разрешались так же, как в зубатовские времена: через переговоры рабочих с властями, которые, в свою очередь, могли приказать работодателю воздержаться от увольнений или повысить зарплату. Переговоры вел Гапон напрямую с Фуллоном. Иногда успешно. Неудивительно, что квартира на Церковной улице превратилась в место паломничества пролетариев со всего города.

Для части рабочих и такого рода самоорганизация была подарком судьбы. Они радовались возможности просто собираться, обсуждать свои нужды, держать кассу взаимопомощи и слушать бесплатные лекции и даже испытывали по этому поводу своего рода эйфорию. Эти чувства выразил путиловский бард Шувалов:

…Хвала тебе, родимая держава,

Что это право мирно нам дала!

И что с трудом на Западе дается,

За что восстания велись всегда,

У нас так просто это достается,

Невольно подивишься иногда!

Благоволение властей, их готовность снисходить до фабричных людей и их нужд смирным, малограмотным, старым людям казались чудом. Был случай, когда рабочие на открытии одного из отделов бросились целовать руки приехавшему Фуллону; Гапон после строго выговорил им за то, что они роняют свое достоинство. Этот выговор вызвал еще большее умиление. Классово сознательная рабочая элита смотрела, конечно же, на вещи иначе. Но до поры до времени равновесие удавалось поддерживать.

В июне 1904 года Скандраков известил Гапона, что с ним желает встретиться приехавший в столицу Грингмут. Гапон долго разговаривал с этим «высоким стариком с вкрадчивыми манерами» (Грингмуту было всего 53 года), объясняя (в благонамеренно-националистической интерпретации, конечно, как в прошлогоднем докладе Лопухину) свою тактику. В ходе разговора он заметил, что «если он желает успеха московскому обществу, то все полицейские агенты должны быть немедленно удалены, а один из моих рабочих поставлен во главе». Заинтересованный Грингмут вежливо пригласил Гапона посетить Москву — а тот в июле не преминул воспользоваться приглашением.

В Москве Гапон встретился с Тихомировым, показавшимся ему «жалким». Зубатовскую организацию он застал при последнем издыхании. 19 июня Гапон выступал в народных домах на Грузинской и Немецкой площадях перед зубатовскими активистами. Гапон рассказывал о своих успехах, предлагал москвичам создать общество такого же типа, «независимое от администрации», выбрать «представителя»-интеллигента для контактов с властями, обещал содействовать утверждению устава этого нового московского общества в Министерстве внутренних дел. Все это вызвало раздражение великого князя Сергея Александровича и Трепова. Московские власти шокировал уже тот факт, что Гапон не испросил предварительного разрешения на выступление перед рабочими. (Одно это демонстрировало все бесправие зубатовских организаций: Гапон, не испрашивая никаких разрешений, приглашал к себе в «Собрание» тех, кого считал нужным.) В Петербург, к Плеве, отправилась раздраженная депеша. Но Плеве отреагировать на нее не успел. Письмо было отправлено 6 июля, а через девять дней министр был убит.

Гапон к тому времени уже давно покинул Москву. Посещение Киева и Харькова убедило его в том, что пытаться организовывать филиалы за пределами Петербурга рано. Направлялся он, собственно говоря, на родину, в Полтаву, по личным делам. Он хотел, вероятно, повидаться с детьми и позаботиться об их дальнейшем образовании. Подросшим Маше и Алеше, круглым сиротам при живом и любящем, но по горло занятом своими общественными делами отце, требовалась гувернантка. Но денег у Гапона тоже не было: все заработки съедало «Собрание». Точнее, он щедро отдавал туда свое жалованье, а потом, оставшись без копейки, брал деньги из кассы обратно, на что казначей Карелин закрывал глаза. Гапон просто не отделял «Собрание» от себя — в том числе в денежном смысле.

В любом случае средств на гувернантку не было. Пришлось просить отца-крестьянина заложить участок. Отец согласился. Гапон получил 750 рублей. Были ли эти деньги возвращены престарелому Аполлону Федоровичу? У Гапона в 1905 году бывали большие заработки, но как-то все разлеталось…

Между тем в Киеве Гапон успел наделать ошибок, которые могли стать роковыми. Общаясь с местными властями, он заявил, что действует по поручению Лопухина. Начальник Киевского охранного отделения А. И. Спиридович (впоследствии известный историк и мемуарист) не поленился проверить эти сведения. Лопухин возмутился «наглостью» и самозванством Гапона. Это прибавилось к московским неприятностям, так что отца Георгия в столице ничего хорошего не ждало бы, если бы гибель Плеве не отвлекла от него внимание.

Гапон, видимо, в тот момент не до конца осознавал, что случайность спасла его. Напротив, узнав о смерти Плеве, он огорчился: он как раз через министра хлопотал о правительственной ссуде для «Собрания». Так или иначе, он спешно вернулся в Петербург (возможно, вместе с Сашей Уздалевой). По возвращении он обнаружил, что между руководителями отделений начались противоречия.

И немудрено: с возникновением отделений структура «Собрания» усложнилась, усложнились и денежные счета. Зачастую на собраниях велись бурные споры, разрешить которые помогал только авторитет «представителя». Однако сами «передовые рабочие», входившие в руководство — Карелины, Васильев, Харитонов, Иноземцев, Варнашёв и другие, — не всегда до конца осознавали его истинную роль. Они понимали, что только Гапон был способен вести дела с властями. Но им казалось, что уж внутренние-то свои вопросы они могут уладить сами. Нет, не могли. Не могли договориться по практическим, денежным вопросам, а главное — не находили общего языка с «отсталыми рабочими».

Мы сегодня даже не отдаем себе отчета, какой социально разнородной была «та» Россия — столетней давности, как отличались по языку, по менталитету, по культуре представители даже ближайших друг к другу социальных страт: например, образованные «добрые баре» от чиновничества и от интеллигенции, интеллигенция от полуинтеллигенции, полуинтеллигенция от мещанства и от «рабочей аристократии», «рабочая аристократия» от пролетарских масс с деревенскими корнями. В сравнении с советской и особенно постсоветской Россией культурные отличия были выражены гораздо отчетливее. Достаточно сравнить мемуары Павлова с мемуарами Карелина или Варнашёва — настолько различен язык и взгляд на мир!