армии в это время распевают песню, которую написал Фёдор Глинка — верный соратник и адъютант Милорадовича.

Здесь Милорадович пред строем,

Над нами Бог, победа с ним;

Друзья, мы вихрем за героем Вперед. умрем иль победим!

Легенды ходят о щедрости Милорадовича. Говорят, он мог купить целый рынок: фрукты, овощи, мясо — и угостить армию. Тут не только рисовка, но и военная педагогика. Такие жесты заслуживают доверие солдатства, безоговорочную преданность генералу.

Уличных сражений в исторической части города удалось избежать. Бои — и весьма упорные — шли только в предместьях. И в этих сражениях от Милорадовича зависело многое. Он бросался туда, где было трудно. По воспоминаниям участника тех событий, «Наполеон мог поспешно возвратиться и внезапно загреметь в тылу. Париж, услышав гром его, стал бы защищаться до последней возможности, и тогда союзники, на краю желаний своих, увидели бы себя в положении крайне невыгодном. Одна минута могла дать крутой оборот делам; но генерал граф Барклай-де-Толли сделал решительное соображение, пустил лучшие резервные войска в дело — и дело взяло счастливый ход. Граф Милорадович ввел все гвардии в огонь и управлял движениями оных».

19 (31) марта Александр I триумфально въехал в Париж. В его свите сразу можно было узнать Милорадовича — статного всадника, блистающего орденами.

В Париже он попросил у императора жалованье на три года вперёд и быстро, за несколько недель, спустил его в городе соблазнов. Война закончилась. Великая армия прекратила существование. Милорадович, как один из спасителей Отечества от нашествия двунадесяти языков, мог считать свою миссию выполненной. Его больше не бросали в бой, а пиком политической карьеры бывалого воина стала должность столичного генерал-губернатора. Сначала он с воодушевлением принял это назначение: «Я истреблю воровство так же, как истреблял колонны Нея под Красным!» Но вскоре мирная жизнь, полная интриг, утомила его.

«Я надеялся на него, а он губит Россию!..»

На должности петербургского генерал-губернатора Милорадович публично демонстрировал хандру. Дескать, нет войны — и генерал скучает. Он (снова эффектный жест!) даже просил государя не награждать его в мирное время…

Но всё не так просто, ему нравилась двойная жизнь — риска в ней было не меньше, чем на поле брани. Милорадович был не чужд реформаторских прожектов. Задумывался и об освобождении крестьян, и об ограничении монархии. Щеголял либеральными устремлениями. Он мог стать богачом, но, всю жизнь, оставаясь бесшабашным холостяком, тратил сверх меры. Ходить в долгах как в шелках — в этом тоже виделось своеобразное щегольство. Как и в манере одеваться ярко, до нелепости, каждый день как на карнавал.

Он — далеко не безучастный свидетель придворных интриг времен заката императора Александра. Милорадович был недурно осведомлен и о фрондерских движениях и, как представлялось, держал в руках все нити. Его доверенный адъютант Фёдор Глинка, как известно, участвовал в «Союзе спасения», входил в Коренную управу «Союза благоденствия». Вероятно, Милорадович имел представление о деятельности этих организаций — и не спешил пресечь их деятельность. Можно предположить, что по каким-то причинам он был заинтересован и в декабрьском мятеже.

Между тем, по тайному манифесту Александра I от 16 августа 1823 года наследником престола объявлялся Николай Павлович: Константин отказывался от прав на престол не только из-за морганатического брака с польской графиней Жанеттой Грудзинской, но и потому что с опаской относился к большой политике.

После смерти Александра Манифест огласили. Но Милорадович принялся энергично проводить присягу новому императору — Константину, не покидавшему польского далёка. Личность Константина Павловича воодушевляла не только его старого соратника. «Как верный подданный, должен я, конечно, печалиться о смерти государя; но, как поэт, радуюсь восшествию на престол Константина I. В нём очень много романтизма; бурная его молодость, походы с Суворовым, вражда с немцем Барклаем напоминают Генриха V. — К тому ж он умён, а с умными людьми всё как-то лучше; словом, я надеюсь от него много хорошего», — писал в те дни Пушкин в письме к Павлу Катенину.

О поведении Милорадовича в период междуцарствия 1825 года ходили противоречивые толки — один другого таинственнее. Появилась даже радикальная версия: дескать, победительный граф всерьёз намеревался стать полномочным диктатором, оттеснив правящую династию. Тайные общества пребывали под его контролем и должны были стать «передовым отрядом» в заговоре Милорадовича. Всё это, конечно, маловероятно, особенно — в отсутствии внятных подтверждений.

Милорадович во дни междуцарствия ощутил себя вершителем судеб. Он не раз дерзил Николаю Павловичу. Надеялся выиграть время, надеялся сказать Константину историческое — «ступайте править».

В воспоминаниях о том времени сохранились поразительные свидетельства. Князь Александр Шаховской, знаменитый писатель, драматург, давний приятель Милорадовича, сохранил в памяти такой диалог: «- Признаюсь, граф, я бы на вашем месте прочел сперва волю покойного императора. — Извините, — ответил ему граф Милорадович, — корона для нас священная, и мы прежде всего должны исполнить свой долг. Прочесть бумаги всегда успеем, а присяга в верности нужнее прежде всего. Так решил и великий князь. У кого 60 тысяч штыков в кармане, тот может смело говорить, — заключил Милорадович, ударив себя по карману. — Разные члены совета пробовали говорить мне и то, и другое; но сам великий князь согласился на мое предложение, и присяга была произнесена…».

Были записаны и воспоминания принца Евгения Вюртембергского, племянника императрицы Марии Фёдоровны, русского генерала, который во многих боях сражался рядом с Милорадовичем и под его командованием: «Однажды утром встретил в приемной у императрицы графа Милорадовича. Он шепнул мне таинственно:

— Боюсь за успех дела: гвардия очень привержена к Константину.

— О каком успехе говорите вы? — возразил я удивленно. — Я ожидаю естественного перехода престолонаследия к великому князю Николаю, коль скоро Константин будет настаивать на своем отречении. Гвардия тут ни при чем.

— Совершенно верно, — отвечал граф, — ей бы не следовало тут вмешиваться, но она испокон веку привыкла к тому и сроднилась с такими понятиями».

Это слова не верноподданного, а диктатора восстания или вождя гвардейского переворота. Но времена гвардейских переворотов прошли. Константин Павлович не собирался в Петербург. Он из Варшавы требовал соблюдения положения Манифеста о своем отречении и дважды подтвердил свой отказ от трона. Дважды, как полагают, именно из-за настойчивости Милорадовича.

13 (25) декабря Николай Павлович, проявив выдержку, провозгласил себя императором — и началась переприсяга, ставшая формальным поводом к декабрьским волнениям.

Почему же сразу не огласили отречение Константина и не приступили к присяге Николаю? Милорадович настаивал: нужно сперва присягнуть Константину — а там уж великий князь решит, подтвердить ли тайный отказ от престола. Николаю такая настойчивость Милорадовича не пришлась по вкусу, но он был вынужден