На этом текст обрывался. Лишь теперь я заметил, что сверху кто-то вывел четкими буквами: «ИЙОН ТИХИЙ. Опер. 6, 7 и 8. КОМПЛЕКТ». Листок в моих руках задрожал. Боже, что от меня осталось? Я не решался взглянуть даже на собственный палец. Тыльная сторона ладони заросла толстыми рыжими волосками. Я затрясся как в лихорадке; встал, опираясь о стену; перед глазами плыло. Бюста не было, и то слава богу. Стояла полная тишина. Какая-то птичка чирикала за окном. Нашла тоже время чирикать! КОМПЛЕКТ. Что значит КОМПЛЕКТ? Кто я? Ийон Тихий. В этом я был уверен. Следовательно? Сперва я ощупал ноги. Обе на месте, только кривые – буквой «икс». Живот – непомерно велик. Палец погрузился в пупок, как в колодец. Толстые складки жира – брр! Что же случилось? Ага, вертолет. Кажется, его сбили. «Скорая помощь». Мина, а может, граната. Потом – та маленькая негритянка – потом экстремисты – в коридоре – гранаты? Выходит, ее тоже, бедняжку?.. И еще раз. Но что означает этот погром, эти обломки?

– Эй! Есть тут кто-нибудь?! – закричал я.

И осекся, пораженный собственным голосом, – настоящий оперный бас, даже эхо отозвалось. Очень хотелось глянуть в зеркало, но было страшно. Я поднес руку к щеке. Боже милостивый! Кудлатые, свалявшиеся патлы… Наклонившись, увидел бороду. Она закрывала половину пижамы – растрепанная, косматая, рыжая. Ахенобарбарус! Рыжебородый! Ладно, можно побриться… Я выглянул на террасу. Птичка чирикала как ни в чем не бывало – дура. Тополя, сикоморы, кусты – что это? Сад. Больничный? На скамейке кто-то грелся в лучах солнца, закатав рукава пижамы.

– Эй там! – позвал я.

Он обернулся. Я увидел до странности знакомое лицо и растерянно заморгал. Да ведь это мое лицо, это я! В три прыжка я выскочил на террасу. Тяжело дыша, всматривался в собственные черты. Сомнений не было: на скамье сидел я!

– Чего вы так уставились? – неуверенно отозвался он моим голосом.

– Откуда это – у вас? – через силу выдавил я. – Кто вы? Кто дал вам право…

– А-а! Это вы!

Он встал:

– Перед вами профессор Троттельрайнер.

– Но почему же… Бога ради, почему… кто…

– Я тут совершенно ни при чем, – произнес он внушительно. Мои губы на его лице подрагивали. – Ворвались сюда эти, как их – йиппи[45]. Бунтари. Граната. Ваше состояние было признано безнадежным, да и мое тоже. Я ведь лежал рядом, в соседней палате.

– Как это «безнадежным»! – возмутился я. – Что я, слепой? И как вы только могли!

– Но я ведь был без сознания, уверяю вас! Главный хирург, доктор Фишер, мне все объяснил: сперва брали тела и органы в хорошей сохранности, а когда очередь дошла до меня, остались одни отходы, поэтому…

– Да как вы смеете! Присвоили мое тело да еще охаиваете его!

– Не охаиваю, а лишь повторяю слова доктора Фишера! Сначала вот это, – он ткнул себя пальцем в грудь, – сочли непригодным, но потом, за неимением лучшего, решились на пересадку. Вы к тому времени были уже пересажены…

– Я? Пересажен?

– Ну да. Ваш мозг.

– А это кто? То есть кто это был? – указал я на себя.

– Один из тех экстремистов. Какой-то их главарь, говорят. Не умел обращаться со взрывателем, и его садануло в череп осколком – так я слышал. Ну и… – Троттельрайнер пожал моими плечами.

Меня передернуло. В этом теле мне было не по себе, я не знал, как к нему относиться. Оно мне претило. Ногти толстые, квадратные – ни малейших признаков интеллигентности.

– Что же будет? – прошептал я, опускаясь на скамью рядом с профессором. Ноги меня не слушались. – Нет ли у вас карманного зеркальца?

Он достал зеркальце из кармана. Я торопливо схватил его и увидел огромный подбитый глаз, пористый нос, зубы в плачевнейшем состоянии; нижняя часть лица утопала в рыжей густой бороде, за которой угадывался двойной подбородок. Возвращая зеркальце, я заметил, что профессор снова выставил оголенные ноги на солнце. Хотел было сказать, что кожа у меня чрезвычайно чувствительная, но прикусил язык. Обгорит на солнце до волдырей – его дело; теперь уж, во всяком случае, не мое!

– Куда мне идти? – спросил я потерянно.

Троттельрайнер оживился. Его (его?!) умные глаза с сочувствием остановились на моем (моем?!) лице.

– Не советую идти куда бы то ни было! Того типа разыскивали ФБР и полиция штата за серию покушений. Объявления о розыске на каждом углу; приказано стрелять без предупреждения!

Я вздрогнул. Только этого еще не хватало. Боже мой, опять, наверное, галлюцинация.

– Да что вы! – живо возразил Троттельрайнер. – Явь, дорогой мой, самая настоящая явь!

– А почему больница пуста?

– Так вы не знаете? Ах да, вы же потеряли сознание… Забастовка.

– Врачей?

– Да. Всего персонала. Экстремисты похитили доктора Фишера. А взамен требуют выдать им вас.

– Выдать меня?

– Ну да, они ведь не знают, что вы, так сказать, больше не вы, а Ийон Тихий…

Голова у меня шла кругом.

– Я покончу с собой! – заявил я хриплым басом.

– Не советую. Чтобы вас снова пересадили?

Я лихорадочно соображал, как узнать, галлюцинация это или нет.

– А если бы… – сказал я, вставая.

– Что?

– Если бы я на вас прокатился? А? Что скажете?

– Про… что? Вы, верно, спятили?

Я смерил его взглядом, весь подобрался, прыгнул и свалился в канал. И хотя я чуть не захлебнулся черной вонючей жижей – какое это было облегчение! Я вылез на берег; крыс поубавилось – должно быть, разбрелись кто куда. Остались всего четыре. Они играли в бридж у самых ног крепко спящего Троттельрайнера – его картами. Я ужаснулся. Даже если учесть небывалую концентрацию галлюциногенов – возможно ли, чтобы крысы в самом деле играли в бридж? Я заглянул в карты самой жирной. Она метала их как придется. Какой уж там бридж! Ну и слава богу… Я облегченно вздохнул.

На всякий случай я твердо решил ни на шаг не отходить от канала: всевозможные варианты спасения успели мне надоесть, во всяком случае, на ближайшее время. Сперва пусть дадут гарантии. А то опять привидится невесть что. Я ощупал лицо. Ни бороды, ни маски. Куда она подевалась?

– Что касается меня, – произнес профессор, не открывая глаз, – я порядочная девушка и надеюсь, вы будете вести себя должным образом. – Он приложил ладонь к уху, как бы выслушивая ответ, и добавил: – О нет, я вовсе не притворяюсь невинной, чтобы разжечь ваше пресыщенное сладострастие, а говорю чистую правду. Не прикасайтесь ко мне, иначе я буду вынуждена лишить себя жизни.

«Ага, – догадался я, – похоже, и этот не прочь искупаться в канале!» Теперь я слушал профессора спокойнее: его галлюцинации вроде бы подтверждали, что я-то, по крайней мере, в полном порядке.