нем не уживались две разные личности, он определенно обладал двумя совершенно разными манерами поведения. Шэ-гун был то хитрым и вкрадчивым, и тогда в его голосе слышались басовитые нотки, то чрезвычайно таинственным, и тогда говорил монотонным, тонким, высоким голосом. Мне стало ясно, что не время и не место спорить о ненормальности положения двоюродных братьев правителя. Как вскоре я узнал, они, за редким исключением, не имеют власти, и их владениями управляют потомственные министры или самостоятельно, или вместе с потомственными же чиновниками. Небесное право — не более чем золотой сон о том, что могло быть, но чего нет и, наверное, не будет никогда.

Новый циньский гун громко обратился к своим предкам. Я не понял ни слова из сказанного. Пока он говорил с небесами, рабы тащили в пещеру — похоже, естественную — у подножия крутой известняковой скалы сундуки, треножники, мебель. Музыка играла не переставая. Поскольку сразу играло около трехсот музыкантов, звук для уха иностранца получался мучительный. Позже я нашел немало хорошего в китайской музыке. В частности, меня очаровало, когда бьют молотками по камням различной величины, — прелестные звуки.

Когда правитель закончил свое обращение к предкам, двенадцать воинов подняли на плечи паланкин с телом его предшественника. В тишине паланкин за спиной гуна внесли в пещеру. Когда тело скрылось из виду, все выдохнули. Атмосфера была тревожной и напоминала первое дыхание летней бури.

Я взглянул на Шэ-гуна. Как линяющая птица, он нахохлился на краю фургона, не отрывая глаз от пещеры. Внесшие тело не показывались. Вместо этого к пещере двинулась сотня женщин в вуалях. Одни были женами усопшего, другие наложницами, танцовщицами, рабынями. За женщинами двинулась вереница мужчин и евнухов во главе с благородным старичком, присутствовавшим на обеде с молочным поросенком. Среди мужчин было много офицеров стражи, других высокопоставленных вельмож. За ними последовали музыканты со своими инструментами, за теми повара и подавальщики с бамбуковыми столами, на которых несли изысканные яства. Один за другим мужчины и женщины входили туда, где, очевидно, в известняке был выдолблен огромный зал.

Всего вошло пятьсот человек. Когда внутри скрылся последний, новый правитель снова обратился к своим предкам на небесах. На этот раз я более-менее разобрал слова.

Он взывал к каждому предку по имени. Это заняло некоторое время. Затем он попросил предков принять его предшественника на небеса, называя Пин-гуна всежалостливым. В Китае к мертвому никогда не обращаются по собственному имени на том разумном основании, что если назвать его имя, то дух может вернуться, чтобы мучить и преследовать усопшего. Если всежалостливого примут на небеса, правитель поклялся, что не пропустит ни одного обряда, поддерживающего гармонию между небом и землей. Он просил благословения предков сироте. Я не мог взять в толк, о ком это он, и лишь потом узнал, что правитель часто называет себя сиротой или одиноким, поскольку его предшественник или предшественники умерли. Он называет свою главную жену «эта особа», в то время как народ называет ее «эта царская особа». Сама она называет себя «маленьким мальчиком». Не знаю почему. Странные они люди, эти китайцы.

Из пещеры донеслись звуки музыки. Очевидно, начинался пир. Целый час мы стояли лицом на север, а властитель — лицом на юг. Целый час мы слушали музыку из пещеры. Затем музыканты начали один за другим замолкать. Последним раздался звук бронзового колокольчика. Все взгляды устремились на вход в пещеру. Шэ-гун рядом со мной трепетал. Я было подумал, что он заболел, но он дрожал от возбуждения.

Когда звук колокольчика затих, Шэ-гун издал продолжительный вздох. Впрочем, вздохнули все, словно готовясь к чему-то. Из пещеры вдруг появились те, кто нес паланкин. У каждого в руке был меч и с меча капала кровь.

Выйдя, воины торжественно отсалютовали новому господину, который, подняв голову к небесам, издал вой наподобие волка. Все подданные, стоящие на юге от него, издали ответный вой. Никогда я не был так напуган. Я присутствовал на маскараде: те, кого я принимал за людей, оказались переодетыми волками. И теперь перед моими глазами они возвращались к своей истинной природе. Даже Шэ-гун присоединился к вою. Задрав голову к небу, он оскалил неестественно длинные зубы.

Я до сих пор слышу этот вой во снах, вновь оживляющих момент, когда двенадцать забрызганных кровью воинов, выполнив свое дело, появились у выхода из пещеры. Пятьсот мужчин и женщин было убито, чтобы их тела могли навек остаться с господином.

Хотя человеческие жертвы случались и в нашей части мира, я никогда не видел такого, как в Китае. Мне говорили, что, когда умрет истинный Сын Неба, смерть ожидает не менее тысячи придворных. Это объяснило непонятную мне ранее страстность в мольбах о здоровье правителя после обеда с запеченным молочным поросенком. Живого владыку презирали; мертвый он мог многих забрать с собой. На самом деле по циньскому обычаю лишь один из министров приносится в жертву, и его определяет жребий. Роковая палочка из тысячелистника — случай и коварство Хуаня уготовили ее старому министру, возражавшему на обеде главному. Пещеру опечатали. Танцы, музыка, пир остались там. Потом на месте входа будет насыпан холм. Что и говорить, могила правителя представляет такой соблазн для воров, что разложенные там прекрасные и дорогие предметы обычно появляются в обращении довольно скоро после похорон. Хуань отказался продать меня Шэ-гуну.

— Как я могу продать посла, свободного приходить и уходить, когда ему угодно? — сказал он.

— В таком случае, почтенный Хуань, может быть, мне пришло время уехать вместе с Шэ-гуном?

Такое нахальство вызвало улыбку моего хозяина.

— Вы, конечно, не захотите рисковать своей жизнью в компании человека, ищущего в диких местах драконов, сражающегося с разбойниками, якшающегося с ведьмами. О, знакомство с Шэ-гуном небезопасно! Я не могу позволить человеку, которого полюбил, встретиться в чужой стране с подобными опасностями. Нет, нет, нет!

Вот так. Но я решил бежать. Когда я сказал Шэ-гуну о своем решении, он проявил удивительную изобретательность.

— Вам нужно изменить внешность, — шепнул он.

Мы были на еженедельном приеме у главного министра. Ходоки со всего царства допускались к Хуаню, стоящему в конце низкой комнаты. Золотые треножники справа и слева от него символизировали власть.

Главный министр принимал просителей спокойно и вежливо, что контрастировало с его жесткими политическими взглядами. Но он был достаточно умен и понимал, что непокорный народ не поработить, сперва не очаровав. Определенно, сначала людей нужно убедить, что ваши цели совпадают и цепи, в которые вы их заковали, являются необходимым украшением. В некотором роде и Великий Царь