«Так она ж для того только и замуж за тебя выскочила, чтоб от мамы удрать!» — тут же подала ему свою черную реплику обида. И он потерялся сразу. Он не знал, как ей возразить. А что делать — надо было соглашаться, наверное. Но, черт возьми, ведь все равно им было вместе хорошо! Он это точно знает. Не мог он вот так взять и обмануться внешней Вероникиной веселостью! Да она и притворяться не умеет практически…

«Не, мог, конечно, ты не мог обмануться! — сразу вступалась за своего хозяина верная подруга-правильность. — Просто душа-то ее для тебя полными потемками осталась. Ты хоть заглядывал ей когда в душу-то? Она ж привыкла ее оборонять от чужого вмешательства, насобачилась в этом вопросе за годы, с мамой проведенные. А только детская недолюбленность — она штука коварная, знаешь. Она притаиться может до времени, залечь на дно черным камешком, а потом поманят ее внешние какие обстоятельства, и она выскочит вдруг и начнет куролесить направо и налево! Так что думай, Игорь, думай. Сам думай, обиду свою не слушай. Пусть она поспит, а ты подумай…»

Вообще, он и сам когда-то читал об этом в одной умной книжке, было дело. Про детскую эту недолюбленность. Про то, как люди, с детства полную порцию родительской любви не получившие, практически беззащитными оказываются перед любыми испытаниями. А особенно перед чувственными. И обманываются ими легко. А еще в той книжке расписано было умным каким-то мужиком, что выросшие из родительской недолюбленности дети особенно беззащитны перед страстью. Будто принимают звенящие ее, пустые, но горячие колокольчики за настоящую, теплую любовь, и идут на их зов, и тянутся к ним слепо. Они так все время любви ищут. Любой. Всякой. И побольше. И совершают при этом большие жизненные ошибки-глупости. А на самом деле ни в чем они и не виноваты, просто детская эта недолюбленность слепыми их делает. Вот они и живут всю жизнь, как новорожденные котята, с закрытыми пленочкой глазами, и тянутся за любой рукой, их гладящей. И даже за той рукой, которая, ласково взяв за загривок, тут же и опускает их в ведро с водой…

Игорь, сильно вздрогнув от прозвучавшего сзади нетерпеливого, короткого гудка, моргнул белесыми ресницами и торопливо погнал машину вперед — пробку наконец прорвало, и унылая автомобильная очередь сразу повеселела. Ему вдруг отчего-то стало очень легко, и он улыбнулся этой невесть откуда свалившейся долгожданным подарком легкости. А может, это и не подарок вовсе, а настоящий трофей? Награда, заслуженная в боях с черной обидой? Что-то и не слышится уже противного ее голоса, и голова свободна от черного ее тумана. Хотя чего радоваться, она ж непременно еще вернется. И не один раз. Ничего, посмотрим еще, кто кого…

— Ты чего это припозднилась? Случилось что? — встретила Веронику тревожно Катька, выглянув из своей комнаты. — Тут у нас уже содом с гоморрой в трепетном ожидании заблудшей дочери происходит…

— Вероника! Вероника! Вероника! — занудно вопила из своей комнаты Александра Васильевна, повышая на букве «и» и без того высокий от природы голос до самого визга. — Иди ко мне, Вероника!

— Иду, мама! Я сейчас, раздеваюсь уже! Сейчас, только руки в ванной помою…

Вместо ванной она быстро заскочила к Катьке и, достав из кармана шубы мобильник, вложила его ей в ладонь.

— Кать, ты включи его сейчас, ладно? Как только зазвонит — отвечай. А если позвонит Валера, вызывай меня быстро и любыми доступными средствами. Поняла?

— Верк, а кто это — Валера? Хахаль, что ли, новый? Ну, ты даешь…

— Да не хахаль, Катька, не хахаль! Если б хахаль, это б еще полбеды было…

— А кто тогда?

— Потом! Все, все потом! Побежала я, а то она сейчас голос себе сорвет…

Александра Васильевна полулежала в своих подушках и громко стонала, страдальчески поджав губы скобочкой. Лицо ее и в самом деле было бледно-сероватым, и даже из глаз плеснуло в Веронику не прежним уже болезненным любопытством, а самой настоящей болью. Болью, которую ни с каким таким надоедливым интересом к чужой жизни уже и не спутаешь…

— Вероника… Ну что же ты… Я тебя зову, зову…

— Что, мам? Тебе плохо, да? Что, что у тебя болит? — перепуганно засуетилась над ней Вероника.

— Да, мне плохо, очень плохо… Такая боль вот здесь… И вот здесь…

Александра Васильевна жалобно провела рукой где-то в районе желудка-печени и снова застонала, полуприкрыв глаза и вытянув вверх подбородок.

— А что ты ела, мам? Может, что-то несвежим было? Вообще, я только вчера вечером все приготовила, Катька обещала утром разогреть только…

— А я тебе говорю, что нельзя доверяться этой рыжей плебейке! Как ты так можешь, Вероника? Она меня точно отравит когда-нибудь, вот увидишь…

— А это что, мам? — удивленно уставилась Вероника на порядочную кучку засохших уже колбасных шкурок. — Это что же, Катька тебе давала есть сырокопченую колбасу? Не может быть… Тебе же нельзя ни копченого, ни острого… Я ей говорила… Ничего не понимаю…

— Господи, Вероника! — раздраженно-капризно махнула на дочь рукой Александра Васильевна. — Ты бы еще посчитала, сколько кусков хлеба я съела! Лучше дай мне какую-нибудь таблетку да посиди со мной рядом… Дай, дай мне руку…

Александра Васильевна снова выразительно застонала, схватившись одной рукой за правый бок. Другая же ее рука нетерпеливо и слепо шарила по воздуху, отыскивая Вероникину ладонь, и она совсем уж было послушно-обреченно протянула ее этой руке навстречу, но спасительный Катькин голос заставил ее вовремя отдернуться от материнского ложа, практически отпрыгнуть от него даже — слишком уж властно да по-командирски громко-звонко он прозвучал. Даже Александра Васильевна вдруг перестала стонать и повернула в сторону этого Катькиного голоса свою голову.

— Вероника! Пойдем, при тебе буду показания счетчика снимать! Чтоб потом претензий никаких ко мне не было, а то начнете опять возмущаться!

— Иди, иди, дочка! — благословила Веронику милостиво Александра Васильевна. — И смотри повнимательнее, пожалуйста! Ты знаешь, эта стерва все время пытается меня обсчитать…

Вероника пулей влетела вслед за Катькой в ее комнату, схватила в руки протянутый ей телефон:

— Да! Да, да, это я, Валера…

— Вероника, кто мне ответил сейчас?

— Это подруга моя… А что?

— Скажите, она не в курсе наших с вами проблем? Я надеюсь, вы понимаете, что…

— А чего вы вдруг так испугались, Валера? Если даже она и в курсе?

— Но вы сами должны понимать…

— Да ничего я не хочу понимать! Не пугайте меня. Черт с вами, отдам я деньги за выкуп Стаса. Только у меня одно условие — пусть он мне сначала сам позвонит…

— Но это невозможно, Вероника! Вы что, шутите? Это все очень, очень серьезно. Там такие люди, знаете ли, что им глубоко плевать на все ваши условия, вместе взятые. Раздавят, как букашечку. И вас, и вашего Стаса. А положение у него сейчас действительно незавидное. Мне кажется, вы даже и близко не представляете себе, какое оно незавидное. Человек сидит и ждет пулю в затылок и отсчитывает каждую свою минуту, как последнюю! А вы тут со мной торгуетесь, условия ставите. Да за любимого человека можно последнее отдать…