Она смотрела так, будто нечаянно причинила мне сильную боль. На самом деле нет. Я привыкла к такой реакции. Обычно в моем присутствии редко заводят речь о черных дырах, следуя общему принципу: в доме повешенного не говорить о веревке. Но время, когда я оказалась в западне в одной из таких штук, — в далеком прошлом. Вдобавок из-за замедления времени в черной дыре оно пронеслось для меня почти мгновенно, сколько бы лет ни прошло снаружи, и я в этом отношении была не особенно чувствительна.

С другой стороны, мне совсем не хотелось опять говорить об этом. Я просто сказала:

— Моя черная дыра выглядела совсем не так. Она светилась жутким голубым светом.

Терпл быстро взяла себя в руки. Она глубокомысленно кивнула.

— Это свечение Черенкова. Вы были, должно быть, в так называемой обнаженной сингулярности. Эта черная дыра другая. Она завернута в собственную эргосферу, и вы ничего не можете увидеть. Большинство черных дыр испускают очень много видов излучения — не сами, а тот газ и вещество, которые они поглощают. Но эта дыра уже все вокруг себя поглотила. Во всяком случае… — Она как будто потеряла нить рассуждений. Но потом кивнула. — Я говорю о гравитационном искажении. Ганс?

Она не сказала, чего хочет от Ганса, но, очевидно, он смог это понять сам. Звезды исчезли, и перед нами появилось нечто вроде белой туманной стены. Терпл пальцем нарисовала для меня изображение:

— Точка слева — это планета Крабовидной туманности, которую мы хотим изучить. Круг в середине — черная дыра. Дуга справа — наше зеркало, оно находится в точке, где гравитационное искажение черной дыры дает нам самое четкое изображение. Точка слева от дуги — фокус Кассегрейна в нашем отражающем телескопе. Я не нацеливаю телескоп на звезду Крабовидной туманности — мы стараемся, чтобы она не попадала в камеру, иначе может сжечь всю нашу оптику. Пока понятно?

— Да, — ответила я.

Она бросила на меня еще один оценивающий взгляд, затем сказала:

— На самом деле мы смотрим в зеркало. Нам придется закрыть звезду, иначе мы вообще не увидим планету. Сейчас мы как раз этим занимаемся. Чтобы увидеть планету, нам придется смотреть в прямо противоположном от нее направлении.

Я никогда не могла устоять перед искушением в разговорах с Гипатией, не смогла и с Терпл.

— В течение четырех или пяти дней, — сказала я самым дружеским тоном.

Думаю, тон все же был недостаточно дружеским. Доктор выглядела уязвленной.

— Послушайте, не мы поместили эту проклятую черную дыру в такое положение. Потребовалось два года поисков, чтобы найти дыру в подходящей позиции. Здесь есть нейтронная звезда, которую мы можем использовать. Конечно, было бы гораздо лучше наблюдать с орбиты: это дало бы нам для наблюдения восемьдесят дней, но все дело в этой нейтронной звезде. Она не сможет дать нужное увеличение, потому что не обладает массой черной дыры и, следовательно, гравитационное искажение будет гораздо слабее. Так мы разглядим гораздо больше подробностей в черной дыре. А потом, — добавила она, — понаблюдав отсюда, переместим все приборы к нейтронной звезде. Конечно, если это будет возможно.

Она имела в виду: если я соглашусь за это заплатить. Ну, вероятно, соглашусь. Основные суммы за оборудование уже выплачены. Просто нужно будет выплачивать им жалованье в течение еще восьмидесяти лет, а никто из них много не получает. Меня в этом убедила Гипатия.

Но пока я не собиралась давать согласие. И, чтобы отвлечь Терпл, сказала:

— Мне казалось, мы сможем наблюдать отсюда в течение тридцати дней.

Она смотрела мрачно.

— Наблюдать на радиочастотах. Именно для этого мы строим сетчатую тарелку. Но, оказывается, с планеты не идет никакое искусственное радиоизлучение, поэтому нам понадобились зеркальные пластины, чтобы превратить изображение в оптическое. Это отняло у нас три недели, которые мы могли бы использовать для наблюдений.

— Понятно, — сказала я. — Никаких радиосигналов. Значит, там нет цивилизации, которую можно было бы наблюдать.

Она прикусила губу.

— Мы точно знаем, что там есть жизнь. Точнее, была. Это одна из тех планет, которые давным-давно обследовали хичи, и в то время там были развитые живые организмы — конечно, примитивные, но, похоже, у них был потенциал для эволюции.

— Потенциал для эволюции, конечно. Но эволюционировали ли они, мы не знаем.

На это она не ответила. Только вздохнула. А потом сказала:

— Поскольку вы уже здесь, не хотите ли все осмотреть?

— Если не помешаю, — ответила я.

Конечно, я им мешала. Джун Терпл этого никак не показывала, но остальные при знакомстве уделяли мне лишь вежливый взгляд. Их было восемь, звали их Джулия Ибаррури, и Марк Рорбек, и Хамфри Мейсон-Мэнли, и Олег Кекускян, и… да, я даже не пыталась их всех запомнить: если понадобится, мне напомнит Гипатия. Джулия плавала в поддерживающей упряжи, окруженная пятнадцатью или двадцатью изображениями, на которые она смотрела, сердито хмурилась, снова смотрела, а на меня только взглянула и небрежно кивнула. Если мое имя для нее и для всех остальных что-нибудь и значило, они никак этого не показывали и не проявили ни малейшего интереса. Особенно Рорбек и Кекускян, потому что, когда мы к ним заглянули, они крепко спали в своих упряжах, и Терпл приложила палец к губам.

— Третья смена, — прошептала она, когда мы закрыли дверь их каюты и отплыли от нее. — К обеду они проснутся, но нужно дать им возможность поспать. Осталась только одна. Пойдем поищем ее.

Пока мы искали оставшегося члена экипажа, Гипатия шептала мне на ухо биографические сведения. Кекускян — пожилой астрофизик-бисексуал; Рорбек молод, это программист, он в глубокой депрессии, потому что болезненно распадается его брак. А что касается последнего члена экипажа…

Это был хичи.

Мне можно было этого не объяснять. Если увидишь одного хичи, знаешь, как выглядят все остальные: очень худые, похожие на скелеты, угловатые, с лицом словно череп и с цилиндром, свисающим между ног, где — если это самец — должны бы находиться половые органы, а если самка (как оказалось, это была самка), то вообще ничего. Терпл сказала, что хичи зовут Звездный Разум; когда мы вошли в ее каюту, она работала над собственным набором изображений. Но, услышав мое имя, тут же убрала изображения и направилась ко мне, чтобы пожать мне руку.

— У нашего народа в Ядре вы пользуетесь большой известностью, Джель-Клара Мойнлин, — сообщила она мне, держась за мою руку как за опору. — Из-за гражданских послов Мойнлин. Когда в Ядро прилетела ваша Ребекка Шапиро, я с ней познакомилась. Она очень много знает о людях. Именно из-за нее я добровольно вызвалась поработать здесь. А вы ее знаете?

Я попыталась вспомнить Ребекку Шапиро. После основания этой программы я давала деньги на многие проекты, и это, должно быть, один из самых первых. Звездный Разум заметила мое затруднение и постаралась помочь.