Потирая ушибленное плечо, девушка удивленно смотрела на сорванную защелку. Из темноты душевой появился Коля, виновато разводя руками.

– Кто это сделал? – Катя кивнула на вырванные шурупы; ей стало вдруг смешно.

– Прости меня, сестра! – оправдывался кочегар! – Оказался я здесь некстати…

– Не прощу, если не скажешь!

Она уже вовсе успокоилась, прошла в душевую и забрала ведро:

– Кто этот шутник?

Николай опустил взгляд. Он был подавлен, но покрыт не стыдом, а той сладкой волной, которая обрушилась на него. Он и теперь чувствовал лишь очарование тем внезапным и яростным столкновением с женским телом:

– Я прежде сам спрошу человека. Не могу я так…

33

Ветка пихты взмахнула ему по-свойски.

Речка журчала на свой лад, мелкие птицы рассыпались стаей по березам, значит – не скоро еще будут холода.

Спустившись за водой, Саня удивился, насколько обмелел Тогуленок. Он углубил ямку в каменистом дне, обжигая руки холодными струями.

На берегу заметил след медведя: Машка приходила, перед спячкой мухоморы ищет.

Печка в доме долго капризничала: давилась дымом и гасла. Кое-как уговорил, обласкал ее холодные камни.

Когда дом нагрелся, Саня помыл пол. Поправил покосившийся стол во дворе и сказал, довольный собою:

– Мое это место! Мое…

Вечером сходил в баню, исхлестав себя, как пыльную рогожу.

Потом напился чаю с малиновым листом и вышел встречать луну, голубыми искрами уже подпалившую молодой осинник на ближнем склоне.

Он сидел на том же месте, что и год назад, вспоминая девушку в белых туфлях. Теперь душа не томилась грешным зудом, но была спокойна и светла.

Еще он вспомнил, что сейчас идет вечерня в маленькой белой церковке, и прошептал, напоминая о себе кому-то: «Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны». Молитва – как дисциплина духа. В монастыре не понял, а вернулся и почувствовал ее необходимость…

Среди туристов быстро пошла весть, что Соловей вернулся из монастыря. Осеннее время – самое благодатное для походов: нет комаров и мошки.

Первым его навестил Сергей Иванович. Он тщательно оглядел эскизы, привезенные из монастыря:

– Рассказывай!

– О чем?

– Мне интересен твой духовный опыт.

Саня мысленно повторил за ним фразу, удивляясь такому вниманию:

– У нас даже настоятель так мудрено не выражался!

Философ сморщился:

– Ну, скажи по-своему.

– Что?

– Благословение получил на эти рисунки? – Сергей Иванович икнул, раздраженно прикрывая ладонью рот.

Саня не спеша перебрал эскизы, словно видел их впервые:

– Вот одену их в краски, тогда и спрашивай.

Его слова успокоили преподавателя: Соловей опять казался обычным чудаком. Он чувствовал себя разочарованным и обманутым, будто студент шпаргалил у него на глазах, но не попался.

Еще как-то под вечер забрел Шмель. Он собирал мухоморы в ближнем распадке. Поздней осенью эти грибы набирают особую силу.

– Может, и мне поможет? – спросил он неуверенно.

Лицо его осунулось, плечи заострились, кожаная куртка висела, как на перекладине огородного страшила:

– Пустишь переночевать?

Никогда раньше не спрашивал. Никогда день завтрашний не загадывал: «Отдышусь у тебя дня за три?..» Будто вручил Сане эти свои дни. Без особой надежды, но и без мороки.

Достал из рюкзака водку, взял два стакана.

– Я не буду, – отказался хозяин.

– Твое дело, – согласился гость. – А я не могу. Тоску снять надо!

Он повел плечом, ловя знакомую боль под лопаткой.

– Было такое, – Саня даже крякнул немного, словно после выпитой водки. Вечером душу загасить, что домну остудить, – не выплавит она утром радости.

– Что-то придавило меня, – в стакане опять булькнуло. – Не могу уже трезвым оставаться наедине с собой! Особенно вечером. Боюсь…

– У меня тоже, – подтвердил Саня. – Вечер все длиннее становится…

После возвращения не было ему покоя.

Душа как на привязи: вспоминал Саня монастырь и Катю с горящей свечой. Не в силах удерживать ревнивые мысли, он хотел видеть ее не иначе, как в той мирской одежде, идущей на свидание.

С утра он ходил в часовню.

Но молчало ее нутро. Пусто было возле икон; прервалось уютное движение, как тяга в остывшей печке. Даже огонек свечи дичился его дыхания и клонился набок.

Все эти дни он рисовал «Моление Иисуса о чаше», положив картон на подоконник. Яркий свет отражался от первого снега. А блуждавшие линии сходились в одном месте, как будто вызывая откуда дорогой образ! Рисунок получался зыбким и туманным, мутилось в глазах, словно от куриной слепоты.

34

В конце ноября в монастырь приехала бригада реставраторов.

Один из них – красивый разбитной мужик Вова – повадился ходить в кочегарку и тайно пить водку:

– Я у Бога на полставки! – подмигивал он Коле, доставая из-за пазухи бутылку.

Коля тоже пригублял от скуки. А с реставратором все ж было веселей.

– У меня своя мастерская в городе, – рассказывал Вова, неспешно выпивая. – Думаешь, одни иконы на уме? У меня стена полностью обклеена фотографиями первейших красавиц. – Он игриво улыбнулся. – В разных позах! Я в них больше нахожу линий, ну там глаз, бровей… для нашего дела!

– Не знаю, как ты малюешь, но пьешь мастерски! – отозвался Коля с иронией, чтобы как-то заглушить совесть.

– Да не то чтобы, – поскромничал Вова. – Это у меня от встречи с отцом!..

Рос безотцовщиной. Но хлебнул однажды с папашей. Было ему семнадцать лет, когда приехал к ним домой здоровенный мужик: ушлый, тертый, басистый. Работал снабженцем на Севере. Достал бутылку водки, мол, с сыном хочу поговорить! Налил парню полный стакан – сын выпил, под одобрительное цоканье отца, и отрубился. Папаша уплыл в туман и больше не вернулся. А у Вовы похмелье на всю жизнь осталось.

Однажды красавчик поделился с Колей, что моет у них полы девка, «чертей – полный омут!».

– Думаешь, грешна? – Кочегар накрыл ладонью свой стакан.

Но Вова не заметил перемены в его лице:

– Так, ломается для виду.

– Ты предлагал, что ли? – Коля сел поближе и весь как-то напрягся.

Но реставратор подумал, что это от монастырского воздержания такой интерес:

– Пришла сюда как в аптеку: фрау-тест ей нужен, а не молитва! Задержка у нее, – он покрутил ладонью возле виска. – Не в том ее талант!