«Легкая музыка», о которой всегда говорят в связи с вашими книгами, – вас это раздражает?

Я привыкла. «Легкая музыка», «горько-сладкий вкус», я сама запросто могу составить «набор Саган».

Существует ли, по-вашему, женский почерк в литературе?

Я не думаю, что существует какой-то специфический женский почерк, но, возможно, есть женская литература, в том смысле, что многие пишут с мыслью, что они женщины, либо утверждая, либо отрицая свою женственность. Романы получаются жалостливые или сухие. Лично я, когда пишу, не думаю о разнице полов. В идеале в своих произведениях не следует присутствовать. Хорошая литература – это та, при чтении которой не думают об авторе. К сожалению, в моде как раз обратное. Читая «Братьев Карамазовых», не думаешь о Достоевском. Это большой недостаток современной литературы: писатели изображают самих себя вместо того, чтобы изображать своих героев. Претенциозное и одновременно жалкое зрелище. Сегодня эта тенденция, пожалуй, заметнее у мужчин. Если женщина-писательница думает о себе, это чувствуется. Если она любит писать, то о себе не думает. Просто не думает, и все. Когда писатели сохраняли анонимность, литература была куда более живой; теперь же писатели стремятся в своих произведениях рассказать о себе. Зачастую это нарциссизм. Куда интереснее читать книгу, в которой писатель выражает себя через своих героев. Когда нет этой тяги к самоудовлетворению. Сегодня писатель как персонаж куда важнее своих персонажей. Люди лучше помнят меня, чем героев моих книг.

Что самое ценное дало вам писательство?

Цель, вожделенную и недосягаемую, – цель, вопреки или благодаря этому, всегда желанную. Писать значит воображать то, что знало наше «я». Это единственный для меня способ познания себя. Это в моих глазах единственный реальный знак того, что я существую, и единственное, что мне очень трудно дается. Когда я пишу, меня не отпускает чувство, что я иду прямиком к неудаче, по крайней мере относительной. Это одновременно дело гиблое и выигрышное. Безнадежное и пленительное. Когда пишешь, иной раз вдруг словно докапываешься до скрытых в себе истин, которые выходят наружу, раскрываются. Писательство – мой вечный двигатель, благодаря ему я постоянно сомневаюсь в себе и никогда не успокаиваюсь. Брось я писать, жизнь стала бы другой, мне бы не хотелось больше искать слова, выражающие мои чувства, не хотелось бы даже понимать и узнавать – жизнь стала бы мертвой.

Какое определение вы бы дали писательству?

Сочинять то, что уже знали… Собрать воедино все свои слабости – ума, памяти, сердца, вкуса и инстинкта, как если бы они были оружием… И бросить их на штурм «ничего», белого листа, который то и дело предлагает нам наше воображение.

В каком возрасте вы начали читать?

Еще года в три я брала книгу и гордо расхаживала с ней по дому… иногда держа ее вверх ногами. Думаю, мне очень хотелось покрасоваться! Мама никогда не читала мне сказок перед сном. Я этого терпеть не могла и до сих пор не могу. Наверное, потому, что мне претит все нереальное, выдуманное. А вот романы Клода Фаррера[34]я обожала, думаю, за их экзотику, но она и их мне не читала. Вообще, родители никогда мне не говорили «Не читай того, бери пример с этого». И я читала все, что попадалось под руку. В определенный период моего отрочества для меня много значил Камю, даже больше, чем «Шейх и его лошадь», эту книгу я девчонкой читала запоем, вот только автора забыла.

А сегодня вы много читаете?

Читаю все время, даже когда пишу. В этом случае (когда у меня очень мало времени!) я, конечно, не обращаюсь к высокой литературе, предпочитаю «Черную серию»[35]. Проработав несколько часов без перерыва, я отдыхаю за чтением. Доверить думы кому-то, кто думает за вас, особенно если речь идет о яркой книге, – для меня лучший отдых. Обожаю читать, это вселяет в меня оптимизм.

А иногда и ревность?

Когда книга мне нравится, я слишком довольна, чтобы ревновать. Завидую – вот более подходящее слово. Но все же преобладает ощущение счастья, когда, например, я открываю для себя «На маяк» Вирджинии Вульф, которую до сих пор находила нудной, когда перечитываю «Красное и черное» или Пруста… Перечитывать я люблю еще больше, чем читать.

Что вы покупаете в книжных магазинах?

Что придется, я все сметаю, покупаю каждый раз две-три книги из «Черной серии», зарубежные романы, много переводов американской и английской литературы. Я обожаю Айрис Мердок, Сола Беллоу, Уильяма Стайрона, Джерома Сэлинджера, Карсон Маккаллерс, Джона Гарднера… И Кэтрин Мэнсфилд. Мне очень понравилась книга Энтони Берджесса, который обычно наводит на меня тоску, посвященная Сомерсету Моэму: «Силы земли», она меня изрядно повеселила. Это так же уморительно, как «Зеленая кобыла» Марселя Эме. «Записки Пиквикского клуба» Диккенса, книги Ивлина Во тоже полны гениальных сцен, от которых я покатываюсь со смеху.

Кого из французских авторов вы любите?

Пруста, конечно же, Пруста я регулярно перечитываю и неизменно нахожу у него что-то новое. Тогда я возвращаюсь назад, перелистываю страницы, читаю заново. Каждый раз мне открывается еще тот или иной аспект, которого я не замечала прежде, и я знаю, что всегда буду возвращаться к этому писателю.

Еще «Пармская обитель». Ах! Стендаль!.. А вот Флобера я недолюбливаю, уж слишком он «мачо». Прежде всего, я нахожу его женские образы односторонними. Он не желает улавливать нюансы и тонкости слабого пола. Его чересчур мужские описания раздражают меня донельзя. Решительно это не мой автор. Первым писателем, изобразившим умную женщину, был Стендаль. До него все женщины рассматривались как объекты желания или шлюхи. Он действительно одним из первых разрушил этот архетип. И слава богу!

Еще я люблю Мопассана, как все.

Ближе к нам – Кокто, я всю жизнь перечитываю его стихи.

Вернемся к Прусту. Что вы в нем любите: его мир, дистанцию между этим миром и тем, в котором живете вы, его стиль?

Я люблю всю ткань повествования, все, что он говорит о людях, о поведении людей, о человеческой психологии, люблю у него такое подробное, я бы сказала, дотошное развитие характеров. Люблю его за то, как настойчиво он до всего докапывается, все вылущивает в человеческом существе. В этой страсти мне видится что-то исключительно нежное.

Для вас Пруст – это больше люди или среда?

Люди, конечно. Среда – отнюдь не главное, главное – одиночество и усилия, которые предпринимают люди, чтобы сломать эту стену. У Пруста все в поиске: ищут кого-то, с кем можно было бы хоть немного разделить жизнь.

Для вас это вопрос?