– Мне надо навестить нашего друга. Надеюсь, слегка отдохнув, он стал разговорчивее...

Текилову нравится быть слегка медлительным, степенным, почти вальяжным. Это подчеркивает его авторитет. Бегать и суетиться он не любит. Особенно в последнее время, как в Москву перебрался. Он всегда найдет людей, которые будут бегать и суетиться вместо него.

– Утром он все кричал, пить просил.

– Напоили?

– Лестница крутая, никто спускаться не захотел. Ключ от каморки висит на стене, возле лестницы, – сказал хозяин дома.

Ахмат взял ключ и спустился по бетонной лестнице, в самом деле крутоватой, в подвал.

Там стояли сырость и полумрак, пахло плесенью и какими-то огородными соленьями. Лампочки в подвальном коридоре горели слабые и создавали слегка гнетущее состояние у того, кто долго здесь находится. То есть то самое состояние, что должно соответствующим образом воздействовать на человека, которого он привез сюда ночью. Ахмат остановился перед нужной ему дверью, прислушался. В комнатушке стояла тишина. Даже стонов слышно не было, хотя, когда он уходил отсюда, Завгат стонал громко. Сейчас он, по логике, должен еще громче стонать, потому что в его положении, когда ни сесть невозможно, ни рану нельзя прижать рукой, чтобы придавить боль, устаешь и от усталости мучаешься несравненно сильнее, чем от побоев и самих ран.

Ахмат открыл ключом дверь, но вошел не сразу, дождался, когда глаза привыкнут к стоящему в комнате полумраку. В каморке лампочки вообще нет, и свет проникает не через окно даже, а через горизонтальную вентиляционную щель в стене под потолком шириной в десяток сантиметров. Узкая полоса, как кусок сплющенного солнца, ложится на противоположную стену. Теперь еще добавился тусклый свет коридора. И в этом неверном свете Завгат предстал сразу за дверью – в трех шагах. Скованные наручниками руки перекинуты через толстую канализационную трубу. Он стоит вытянувшись, даже слегка приподнявшись на цыпочки. Долго так можно простоять? Пальцы ног отвалятся... Да еще если колено прострелено... А попробуй-ка повисеть на наручниках! Еще хуже. Никелированный обод так впивается в запястье, что выть хочется. Кровь из простреленного Ахматом колена бежать перестала. Запеклась на штанине, пропитав ее и сделав почти деревянной. Левый глаз плотно прикрыт синяком, а на губах кровавые пузыри.

Но единственным глазом парень смотрит жалобно. Глаз устало закрывается и лениво открывается и не мечет высокомерные угрозы, как сначала. Так-то лучше... Пора бы уже и обломаться...

Ахмат обошел вокруг пленника. Оказавшись сзади, дал пинка, приводя в полное сознание.

– Созрел?

Пленник застонал.

– Созрел, я спрашиваю?

Опять стон, и нет ответа.

Ахмат зашел спереди и посмотрел в единственный открытый глаз. Твердо посмотрел, как смотрит сильный человек на поверженного врага.

– Я тебе вопрос задал!

Он понимает, что ответить сейчас Завгату – значит признать, что он сломался. Потому он и молчит. Следует додавить его. Унизить и заставить сломаться. Нет времени на выжидание. Но и это показать нельзя.

– Висеть будешь, пока говорить не начнешь.

И повернулся, демонстрируя желание уйти. Даже ключ из кармана достал.

– Не-ет... – прохрипел пленник.

– Что? – переспросил Ахмат. – Не созрел?

Последовал тяжелый, сопровождаемый пеной изо рта кроваво-слюнявый вздох.

– Созрел...

– Так-то лучше. А теперь отвечай. Ты сам знаешь, что мне надо узнать. Где сейчас находится Умар?

– Не знаю...

– Верю. Если ты казуистикой занимаешься, то верю... Он и вправду долго на одном месте не сидит. Если по городу ездит, то ты в самом деле не знаешь, где он находится. Но ты знаешь другое. И сейчас скажешь мне это. Где он остановился?

– Не знаю... Он звонит... И приезжает... Я еще не видел его... Дай попить...

– Попить я тебе дам, когда ты все расскажешь мне.

– Я не видел его... Он утром обещал приехать... Мы с Хасаном по домам до утра поехали... И я на тебя нарвался....

– Тебе повезло. Хасан чувствует себя хуже... Хуже, чем Гали Барджоев. Барджоева по крайней мере закопали. А Хасана сейчас жрут бродячие собаки. В пригородных лесах много бродячих собак. Ты не хочешь, чтобы тебя сожрали собаки? Что сказал вам Гали?

– Сказал, что Байрамхановых в своем доме в деревне спрятал. Сказал... И умер...

– В какой деревне?

– Он не сказал...

– А Хасан не так рассказывал...

– Хасан знает, где у Гали дом...

– Почему вы сразу туда не поехали?

– Дай попить...

– Сначала расскажи.

– Умар звонил... Сказал, что сам поедет... Не велел трогать... Он не умеет прощать... Любит сам точку поставить...

– Откуда Умар звонил? Почему сразу не поехал?

– Он из Воронежа звонил... С дороги...

– Номер телефона скажи.

– Какой?

– Умара.

– Не знаю...

– Тогда еще повиси, может, вспомнишь...

Ахмат опять повернулся, показывая желание уйти.

– Подожди... Я вспомню...

Должно быть, с памятью у парня плоховато. Не сразу вспоминает. Но, может быть, и правда старается? Пусть попробует.

Завгат сказал, с трудом произнося цифры.

– Хорошо. Я скажу, чтобы тебе принесли попить. А ты мне скажи, где и что Умар собирается взрывать?

– Не знаю я этого, хоть до конца жизни висеть буду, а не знаю... Сказать не могу... Дай попить...

Это было сказано очень искренне, отчаянно. Чуть не на последнем издыхании, и потому Ахмат поверил. Впрочем, его совсем и не интересовал этот вопрос. Просто хотелось на всякий случай знать возможное местопребывание Умара Ажигова, если сорвется первый вариант. Но первый вариант продуман хорошо. И он сорваться не должен.

– Я сейчас пришлю человека. Тебя освободят от трубы, но ты посидишь здесь еще несколько дней, пока я не разберусь с Умаром.

– Спасибо... – прошептал Завгат.

Текилов вышел, закрыл дверь так же на ключ и поднялся по крутой лестнице. Во дворе его ждал хозяин дома. Сразу с усмешкой посмотрел на руки – не разбиты ли?

– Пошли кого-нибудь вниз. Пусть пристрелят его, а потом выбросят в лес.

– Закопать?

– Нет. Просто выбросить, как вчерашнего... Только в другом месте. Пусть его собаки жрут... И обязательно документы должны в кармане остаться. Когда найдут, до Умара это быстро дойдет...

Он направился к машине.

– Ахмат... – окликнул хозяин.

Текилов обернулся.