И везде двери железные, замки крепкие. Раньше-то амбарный замок Котя голыми руками открыть мог. Теперь труднее стало. Замки хитрые, иностранные, да и сила у Коти не та, что прежде.

Но не зря всю жизнь он по подвалам мотался, много мест знал, где перекантоваться можно. С другими бомжами компанию не водил — увяжется кто-то да потом с хорошего места Котю же и выгонит, как та лиса, что зайца в сказке из дома выперла.

Так и жил Котя. Неплохо жил, не сильно голодал. А пил мало, только для согрева. Оттого и не бедовал, что один, ни с кем делиться не надо. Был Котя просто Волк, а стал Волк одинокий.

Нынче с утра отправился он по подвалам — время к осени, холода наступят, не заметишь. Нужно теплую квартирку заранее присмотреть. Да не одну, мало ли как жизнь обернется.

Долго ходил Котя, да все неудачно. Один подвал сырой, другой запертый, не пройдешь там, в третьем вещички валяются — стало быть, есть там обитатели, и Котю они в гости не звали. Хотел уже Котя уходить ни с чем, да забрел куда-то в сторону. Глядит — окошко подвальное, на нем кот сидит полосатый. Согнал Котя кота, выглянул в окошко, чтобы определиться, да и засмотрелся.

Двор дремучий, никто не ходит. И валяется прямо перед окошком девка в луже крови. Пригляделся Котя — видит, девка насквозь мертвая, живые так не лежат. Тут другая девка к ней походит. Пошуровала, поглядела: «Мама, — кричит, — мамочка!»

Котя на всякий случай от окошка шарахнулся — как бы его не заметили. И вовремя, потому что машина подъехала. По всему видать, что менты — рожи наглые, упитанные. Девку тут на месте и прихватили, в машину посадили, хоть она и верещала по-страшному.

Хотел уже Котя уносить ноги от греха, да смотрит — тихо все, менты отъехали, про покойницу забыли. Пригляделся Котя, что бы такое у нее позаимствовать в хозяйстве полезное. Давно уже привычки свои — насчет того, чтобы только еду воровать — Котя переменил, брал теперь все что подвернется — жизнь заставляла.

Конечно, у покойников красть — грех большой, а с другой стороны, ей ведь, девке-то этой мертвой, ничего уже не нужно. А он, Котя, пока еще живой, ему любая мелочь в хозяйстве пригодится, жизнь ведь у бомжа трудная.

Пригляделся Котя повнимательнее и расстроился. Ну совершенно никчемная девка попалась, нечего с нее взять. Обувка поношенная, курточка рваненькая, вот разве что сумка… Раз сумку не украли, стало быть, девку не ограбили. Так что, может, у нее в сумке пара сотен завалялась. Кому-то такая сумма — ерунда, а Коте подспорье хорошее.

Вытянул Котя руку, а тут кот полосатый в бок толкается — дай пройти! Пустил его Котя в окошко, а котяра наглый сразу к покойнице бросился. На запах крови, надо думать. Коте аж поплохело. Да только кот повел себя странно. Поначалу-то уши прижал и стал красться вперед, а только вдруг встал как вкопанный, шерсть на спине поднял и хвост трубой распустил. Лужу кровавую понюхал и чихнул в недоумении. Лапу брезгливо отряхнул и попятился.

Ох, не к добру это все, Котя думает, хоть котяра и прохиндей тот еще, а все же животные в таких делах больше чувствуют. А кот пятился-пятился, потом аккуратно обошел лужу, шерсть на спине пригладил, хвост опустил, да и подошел к девичьей голове. И тихонько так тронул ее за лицо мягкой лапой.

Котя уж хотел было кота шугануть — все же не дело это, так с покойницей обращаться. А только покойница вдруг пошевелилась и рукой махнула. Потом глаза открыла: «Брысь, — говорит, — тварь помойная, у тебя блохи!» Кот и ушел, спорить не стал. А Котя глазам своим не верит: встала покойница со стоном, потянулась, в лужу кровавую вляпалась, да и выругалась нехорошими словами.

Тут Котя опомнился, закрестился: «Свят, свят, свят, чур меня, — шепчет, — изыди, сатана, сгинь, нечистая сила, пропади пропадом!» Это что же такое получается, думает, вроде бы и не пью я почти, а покойники на глазах оживают! Видно, грехов много, надо бы в церковь зайти, да кто же туда пустит-то в таком виде?

Хотел от окна отойти, а ноги словно свинцом налились — не идут никуда. И тут девка эта самая, живая покойница, подходит к окошку, да и кидает туда что-то. Как глянул Котя, так и обомлел, ведь это она шею свою окровавленную бросила.

— Господи, помоги, не дай пропасть от нечистой силы! — взвыл Котя дурным голосом.

Да поздно сообразил, что надо бы промолчать. Девка на его крик голову повернула, смотрит Котя — есть у нее шея, на положенном месте. Нормальная такая шея, длинная, чистая. А что же тогда она выбросила?

Девица усмехнулась, шарфик грязный сняла и тоже в окошко бросила.

— Не бойся, дядя, я живая. На вот тебе, только не ори.

И сунула в окошко тысячную новенькую. Котя аж затрясся. Ни в жисть, думает, эти деньги нечистые не возьму! Они ж обманные, пойдешь в магазин, а они и пропадут. Нет уж, Котя человек ученый.

— Ну как знаешь, — сказала живая покойница, развернулась, да и пошла со двора, спотыкаясь и бок потирая. А Котя посидел еще немножко, потом тысячную двумя пальцами взял, да и положил под камушек. Решил подождать немного, а потом посмотреть — вдруг не пропадет она. А если пропадет, то и жалеть не стоит, ну ее к бесу.

— Слушай, Питиримыч, чего-то мы с тобой сегодня засиделись! — Капитан Гудронов отодвинул пустую тарелку и взглянул на часы.

— А куда нам спешить, Сеня? — отозвался напарник Гудронова Ананасов, доедая кусок пиццы «четыре сыра».

Это был самый вкусный кусок, с сыром горгонзола, он нарочно отложил его на закуску, так что никак не мог оставить его недоеденным.

— Да мы тут уже минут сорок сидим! — проговорил Гудронов, который давно уже доел свою пиццу и теперь скучал.

— И что же, за сорок минут повысились показатели преступности в нашем районе? — осведомился Ананасов, запихивая в рот пиццу. — Шире надо смотреть на вещи, Сеня! Знаешь, как говорил один китайский философ? Если ты хочешь кому-то отомстить — просто сядь на берегу реки и жди, раньше или позже мимо тебя обязательно проплывет труп твоего врага! А здесь, у Люси, сидеть куда лучше, чем на каком-то сыром берегу. Тепло, и сухо, и комаров нету.

— Знаю я этого китайца! — возразил Гудронов. — Никакой он не китаец, он киргиз из Оша, входит в банду Косого, я его еще в девяносто четвертом брал! Тот еще философ!

— Во-первых, тот киргиз — вовсе не киргиз, а казах, — заспорил Ананасов, а во-вторых…

— Мальчики, а что я вам принесла! — нараспев проговорила Люся, поставив перед двумя бравыми капитанами подносик с двумя запотевшими рюмками и мисочкой квашеной капусты. И встала рядом, подбоченившись, и глазами синими заиграла.

— Люся, ты чего? — ужаснулся Гудронов. — Мы же на работе!

— Правда, Люсенька, ты это… того… — робко поддержал напарника Ананасов, не сводя мечтательного взгляда с соблазнительного подносика. — Ты же знаешь, нельзя нам.

— Да бросьте вы, мальчики! — Люся придвинула рюмку к Ананасову и призывно улыбнулась. — Радость у меня! Матильда моя родила! Пятерых, между прочим!