— Не беспокойся, — ответил я. — Тебе и не придется никуда плыть. Я так надеялся. Мы принялись ждать дальше. Я от души надеялся, что мама и Нила не заставят себя долго ждать. Вода уже заливала мои размокшие ботинки. Я поинтересовался у Гэвина, не знает ли он какой-нибудь подходящей песни, и тот ответил, что как раз знает песню “На макушке старой трубы”, которую тут же запел тонким и дрожащим, но не лишенным приятности голоском. Пение Гэвина — на самом деле больше напоминавшее плач — привлекло чье-то внимание, кто-то отчаянно заплескался в дверном проеме — у меня перехватило от страха дыхание, и я поспешно направил туда фонарь. В воде бултыхалась небольшая рыжая собака, вся измазанная в грязи. В свете лампы глаза пса дико блеснули. Хрипло дыша, он немедленно поплыл в нашу сторону через комнату, среди журналов, газет и всякой всячины. Дыхание собаки было настолько громким, что отдавалось под сводами комнаты.

— Давай, приятель, я тебя подхвачу! — принялся подбадривать я псину, которая явно выбивалась из сил и нуждалась в помощи. — Держи лампу! — крикнул я Гэвину и отдал ему фонарь. Через дверь прокатилась новая волна; собака тихонько заскулила, когда вода приподняла и опустила ее. Перекатившись через стол, волна разбилась о стену.

— Давай, приятель, поднатужься! — снова крикнул я и наклонился, чтобы подхватить пса, бившего лапами по воде. Я поймал одну из его передних лап. Собака заглянула в мои глаза, в желтом свете лампы ее вываленный язык казался очень розовым — должно быть, так новообращенный христианин мог взывать к Спасителю. Я уже поднимал пса за передние лапы, когда почувствовал, как под моими ногами заколебался стол. Собака в моих руках коротко вздрогнула и замерла. Одновременно с этим раздался отчетливый хруст. И все. Вот так быстро. Сразу же после этого передняя половина туловища собаки, увлеченная моими руками, вырвалась из воды, ровно половина, без задних лап и хвоста, без всего того, что шло после половины спины; ничего, только ужасный красный срез с болтавшимися лохмотьями мяса, крови и обрывками дымившихся кишок. Пес коротко всхлипнул. И умолк. Его лапы еще несколько раз дернулись, глаза неумолимо не отпускали моего лица — и эту агонию, которой я был свидетель, я запомнил на всю жизнь. Я заорал — что в точности я в тот момент кричал, конечно же, не помню — и уронил то, что только что было целой собакой, а теперь стало жутким обрубком, обратно в воду. Останки собаки рухнули вниз, подняв тучу брызг, ушли с глаз под воду и снова всплыли, причем передние лапы по-прежнему пытались грести. Я услышал, как рядом со мной что-то прокричал Гэвин: нтовататаковатаббыыы? — ничего другого я не расслышал. Вокруг трупа собаки, внутренности которой тянулись за ней наподобие страшного хвоста, внезапно забурлила вода, и я увидел, как на поверхности показалось чье-то огромное продолговатое тело. Существо было покрыто чешуей, формой напоминавшей бриллианты и цветом палую листву: бледно-коричневого, ярко-пурпурного, сочно-золотого и зеленовато-коричневого оттенков. Все цвета реки тоже были здесь: от водоворотов тинной охры до лунно-розового тихих заводей. Я заметил целую поросль мидий, прилепившихся к бокам чудовища, глубокие борозды старых шрамов и несколько застрявших крупных рыболовных крючков, уже заржавевших. Я видел перед собой туловище толщиной не меньше ствола старого дуба, медленно переворачивавшееся в воде и явно получавшее удовольствие от приятного купания. Я был почти парализован этим зрелищем, несмотря на то что рядом вопил от ужаса Гэвин. Я отлично знал, кого вижу перед собой. Хотя мое сердце отчаянно колотилось, я не мог сделать и глотка воздуха. И тогда, и сейчас мне кажется, что Божьей твари прекрасней я никогда не видел и не увижу. Потом мне вспомнился зазубренный клык, глубоко ушедший в кусок дерева, что показывал мне мистер Скалли. Был ли Мозес красив или нет, но собаку он располосовал надвое в считанные мгновения. Он явно был голоден. Так быстро, что мое сознание даже не успело это зафиксировать, громадные челюсти разошлись — и в свете лампы блеснули клыки, на один из которых был нанизан старый башмак, а на другой — еще трепетавшая серебристая рыба. С громким сопением пасть Мозеса засосала в себя вместе с потоками бурлящей воды плававшую на поверхности половинку несчастной собаки, после его зев закрылся гораздо более осторожно, чем до этого распахнулся, и знакомо задвигался, словно главный обитатель Текумсы сидел сейчас в “Лирике” и наслаждался лимонным леденцом. На миг я поймал на себе взгляд зеленоватого спокойного рыбьего глаза величиной с бейсбольный мяч, тут же прикрывшегося тонкой полупрозрачной пленкой. Сразу же вслед за этим Гэвин позади меня сорвался со стола и шлепнулся в воду. Лампа, которую он держал, с шипением погасла. Я и не думал о том, чтобы быть храбрым. Но я и не думал о том, что боюсь. Я не умею плавать. Это было все, что вертелось у меня в голове. Обернувшись, я прыгнул со стола туда, куда только что нырнул Гэвин, где расходились круги на месте его падения. Вода была густой от ила и стояла на уровне моих плеч, и это означало, что Гэвину было как раз по ноздри. Он уже вынырнул на поверхность, отчаянно барахтаясь и крича. Когда я схватил его за ремень штанов, он чуть не вырвал мне руку с корнем, потому что решил, что его сцапал Старый Мозес.

— Гэвин! Это я, прекрати рваться! — крикнул я и приподнял его лицо над водой.

— Уг-ыг-уг, — ответил он сквозь вырывавшиеся изо рта пузыри. Казалось, внутри Гэвина работает машина, высасывавшая остатки топлива из бака. Позади меня, где-то в насквозь промокшей и темной комнате послышался тихий шум. Словно кто-то поднимался из воды. Я быстро обернулся. Гэвин икнул и обеими руками схватил меня за шею так, что я едва мог продохнуть. Я увидел то, что являет собой Старый Мозес — огромный, ужасный, от вида которого захватывало дух, он поднимался из воды как растущее на глазах дерево. У Мозеса была треугольная и плоская, как у змеи, голова, но я все-таки до сих пор уверен, что он был не просто змеем, поскольку впереди на его туловище, прямо под шеей, имелась пара небольших лап с острыми когтями. Я услышал, как хвост Мозеса с громким стуком крепко ударил под водой в стену так, что затрясся весь дом. От того, что Гэвин стискивал мне горло, мое лицо стало наливаться кровью. Не видя глаз Мозеса, я полагал, что он смотрит на нас, ведь под водой он мог заметить карася в кромешной илистой тьме: Я чувствовал, как он поднимается над нами, — и ощущение это было подобно виду грозно нависшего над головой острейшего тесака. Мне хотелось верить, что мы с Гэвином не слишком напоминали пару сцепившихся собак. От Старого Мозеса исходил такой же запах, как от реки в полдень, — он пах болотом, туманом и густотой жизни. Нужно отметить, что рассказы о внушающем суеверный страх обитателе реки сильно преуменьшали его подлинный облик. Я мог гордиться тем, что он явился мне, этим мог похвастать мало кто из смертных. Хотя в тот момент я желал только одного: оказаться где угодно, пусть даже в школе, но только не здесь. По правде сказать, у меня не было времени особенно предаваться размышлениям и копаться в своих желаниях: голова Старого Мозеса качнулась вниз и стала стремительно опускаться к нам с Гэвином, напоминая острие огромной лопаты, и я услышал, как с шипением стали отворяться его челюсти. Попятившись, я крикнул Гэвину, чтобы он сделал то же самое, но тот держал меня мертвой хваткой. На его месте я бы поступил точно так же и ни за что бы не отпустил спасительную опору. Голова Старого Мозеса метнулась к нам. Я отпрянул назад, туда, где оказался узкий коридорчик, о котором я в тот момент и понятия не имел, — и зазубренные зубы вонзились в обе притолоки справа и слева от нас. Неудача взбесила Мозеса. Он попятился, снова бросился за добычей и опять с тем же самым успехом, хотя на этот раз дверной косяк треснул. Гэвин на моей спине плакал, издавая звуки вроде хнык-хнык-хнык, и волны, поднятые неугомонным Мозесом, то и дело заплескивали мне в нос и в рот. Что-то уперлось мне в левое плечо. От неожиданности и ужаса мое сердце чуть не выскочило из груди, а по спине побежали мурашки. Протянув руку, я нащупал в темноте черенок метлы, плававшей среди всякого мусора. Старый Мозес испустил рык, подобный тому, что издает паровоз, у которого готов взорваться котел. Я увидел, как устрашающая тень его головы начала продвигаться по коридорчику, и вспомнил Тарзана Гордона Скотта, с копьем сражающегося с гигантским питоном. Я схватил метлу, и когда зубы Старого Мозеса снова с треском вгрызлись в косяк, вонзил ее прямо в зияющую разверстую глотку этого пожирателя беззащитных собак. Уверен, вы отлично знаете, что случается, когда вы надавливаете изнутри пальцем на переднюю стенку своего горла. По всей вероятности, то же самое произошло и с чудовищем. Старый Мозес громогласно рыгнул, причем мук этот напоминал удар обухом топора по большой деревянной бочке. Голова чудища немедленно отдернулась назад, из моих рук вырвало черенок, а сама метла, связанная из кукурузных стеблей, застряла в глотке Мозеса. После этого Старого Мозеса начало рвать — это единственное понятие, которое я могу применить для описания происходившего, и я не преувеличиваю. Я услышал, как потоки отвратительно пахнущей жидкости устремились наружу, а вместе с ними утроба Мозеса начала извергать разнообразные, порой довольно странные, предметы. С десяток рыбин, побольше и поменьше, некоторые еще живые, другие уже полупереваренные и тухлые, пролетели по воздуху и осыпали нас с Гэвином со всех сторон вместе с совершенно непонятного происхождения склизкими кусками, половинками черепашьих панцирей, скорлупками мидий, скользкими камнями, мутью, илом и какими-то костями. Запах стоял такой.., в общем, вы представляете. В сто раз хуже, чем бывает, когда ваш школьный товарищ вываливает из желудка свою утреннюю овсянку прямо на парту. Я присел и с головой спрятался под водой, чтобы избежать мерзкого душа. Гэвину, само собой, пришлось сделать то же самое, хотел он того или не хотел. Сидя под водой, я думал о том, что Старому Мозесу стоит поразборчивей относиться к тому, что он соскребает со дна Текумсы. Вокруг нас бурлила и клокотала вода. Я вынырнул на поверхность за глотком воздуха, и следом за мной появился Гэвин, хрипло хватая ртом воздух и что-то истошно бормоча. Внезапно до меня дошло, что, собственно, происходит, и я заорал. Что давно уже пора было сделать.