Почему-то опять ему вспомнилась Настя, школьница, с которой у него случился давний роман, та читательница французской книги в метро, покорившая его своей юностью, чистотой, тонкостью. Он поймал себя на том, что слишком часто вспоминает ее в последние дни, хотя до этого многие годы ее образ был до конца, словно сочный фрукт, выжат памятью, не мог вернуться и явственно напомнить о прежней своей насыщенности. Как так получилось, что он снова ожил? «Наверное, виной всему Франция. Ведь мы мечтали, что когда-то пройдемся по Парижу вместе. У нее, девочки из состоятельной семьи, тогда было куда больше шансов оказаться здесь, чем у меня, бедного студента из провинции. Где она теперь? Интересно посмотреть на нее. Хотя зачем? Люди неизбежно меняются с годами, а мы, помня их другими, еще надеемся через них окунуться в свое лучшее прошлое, но они не позволяют нам этого. Ей теперь уже, наверно, к тридцати. Небось, куча детей, муж, домашние животные дорогих пород». Представив явственно возможный житейский обиход своей бывшей возлюбленной, Климов загрустил. Таким все это показалось банальным, чужим, трагически безысходным. Все, кого мы любили, неизбежно меняются, да и наша любовь для них лишь слабая тень.

Официант явно выпрашивал чаевые, столько покорности и желания услужить читалось на его лице. Чудилось, он готов исполнить любой каприз, угадать любое движение. В тот момент, когда решалась сумма чаевых, для этого ловкого парня никого не было ближе внимательно изучающего счет клиента. Климов дал один евро сверху, чем явно расстроил гарсона, нехотя поднялся, втянул еще раз восхитительный запах утреннего Парижа и зашагал обратно в гостиницу.

Эвелина Трофимова, видно пришедшая на встречу чуть заранее, уже сидела в холле и просматривала свежие газеты. Вид она имела весьма суровый, брови близко сошлись на переносице, но, увидев Алексея, девушка будто сбросила случайную маску и непосредственно, немного по-детски удивилась:

– Вы как будто не ложились? Я сижу тут, думаю, как бы его не потревожить раньше времени, а он уже по городу разгуливает! Вы хоть спали?

– Я рано проснулся. Решил пройтись. Больно у вас тут хорошо! Не суетно… Не то что в Москве…

– Это потому, что сегодня выходной. В воскресенье в Париже жизнь будто останавливается. Мало что работает. Да сейчас вообще время отпусков. В городе в основном приезжие да те, кому ехать некуда. Вы побродите здесь зимой да в рабочий день…

– Хорошо вы знаете городской уклад! Прямо как парижанка! Хотя, я уверен, и зимой Париж с Москвой не сравнишь. Вы, скорей всего, давно не были на Родине.

– Да. Уже пятый год здесь. Даже привыкла, знаете ли. Здесь как-то удобнее. Все для людей. Хотя народ странноватый. Все сами по себе. Для русского человека здешний культ индивидуализма поначалу просто диким кажется. Вот эмигранты… те держатся кучнее. Иначе им здесь не выжить. Впрочем… что это мы здесь праздным беседам предаемся? Нам надо ехать в корпункт. Дел полно…

В той же самой машине, что ночью привезла Климова из аэропорта, теперь Алексей и Эвелина лавировали по узким и запутанным парижским улицам, двигаясь к конечной цели. Корпункт находился неподалеку от того места, где знаменитый бульвар Севастополь доходит до не менее знаменитой улицы Риволи. Правда, слава этих двух магистралей диаметральна. Бульвар Севастополь известен своими «веселыми» домами, изрядным бардаком на прилегающих переулках и обилием эмигрантов. А улица Риволи почти вся состоит из модных магазинов, больших торговых домов, офисов крупных компаний. Своим левым боком ее задевает огромный Лувр. Повернув с бульвара на Риволи, сразу попадешь в другой город, и этот резкий контраст кварталов, так поражающий чужестранцев, обычен для Парижа, обретшего в конце двадцатого века склонность к перепадам городских ландшафтов.

Сотрудники корпункта занимали несколько комнат на первом этаже малопривлекательного, несколько бесформенного дома, непонятно как появившегося в этом районе. Эвелина завела Климова в небольшой кабинет, указала ему на широкое кресло, а сама села напротив, немедленно закурив.

– Сегодня в семь часов вы должны быть в церкви Мадлен на концерте Пьера Консанжа. Будут посольские, ждут даже министра культуры Франции. После этого, как полагается, банкет. Мне поручено оказывать вам содействие во всем. Звоните в любое время дня и ночи, если возникнут проблемы, хотя убеждена, вы прекрасно справитесь с заданием и без моего участия. Насчет звонков это я так, на всякий случай…

– Не беспокойтесь! Все будет хорошо…

– Да, вот еще. Это велено передать вам.

Эвелина порылась в своей сумочке, достала связку ключей, ловко открыла небольшой сейф, вмонтированной в стенку, и достала оттуда длинный продолговатый конверт.

– Вот. Возьмите. Это что-то вроде суточных.

Климов взял конверт и аккуратно положил во внутренний карман.

– Мерси.

Алексей присматривался к Эвелине. «Да она ничего. Личико миловидное. Только челюсть немного великовата. Если бы ее приодеть как следует, будет та еще сердцеедка. Но она что-то, похоже, не большая охотница принарядиться. Может быть, не та ориентация? Вроде бы, нет…»

На лице Эвелины Трофимовой соседствовали совсем разные черты, взятые, как могло представиться, у абсолютно разных людей. Выразительнее всего смотрелись глаза, подернутые сероватой поволокой, а вот рот выглядел совсем узким изгибом; нос, может быть, был излишне великоват. Все это вместе создавало облик, не лишенный привлекательности, но в то же время несколько напряженный. Время, вылеплявшее эти черты, что-то не продумало и остановилось, поняв, что замысел не удастся довести до конца.

– Эвелина, – Климов произнес дружелюбно, – коль уж я в выходной день оторвал вас от дел куда более приятных, чем сидение со мной в душном офисе, позвольте пригласить вас куда-нибудь на кофе. Возможно, это несколько реабилитирует меня. Не хочется выглядеть тем, кто приносит исключительно хлопоты.

Трофимова взглянула на Климова настороженно. Ей виделся подвох в его предложении, но глаза московского гостя были так беззаботны, весь его облик источал такую любезность, что никаких причин отказывать ему не находилось. Она подхватила его изящный тон:

– Я предполагала, что в Париже у вас найдутся куда более важные дела, чем распивание кофе с почти незнакомой женщиной.

– Вы или недооцениваете свое обаяние, или лукавите. И то и другое вам идет.

Климов поднялся, приглашая собеседницу проделать то же самое. Они вышли из офиса, пустого в воскресный день, и на улице солнце накинулось на них с неистовой яростью. Каждый луч стремился прожечь насквозь все, что попадалось на пути.

– Куда пойдем? – В первый раз за время их общения Эвелина улыбнулась игриво.

– Я думаю, вы подскажете наилучшее место. Мне, несомненно, непросто конкурировать с вами в знании сокровенных парижских мест.

Дневник отшельника

Многие уже дни я спрашиваю себя, что такое отношения между мужчиной и женщиной? Где та основа, на которую наматываются бесконечные лирические нити, так плотно закрывающие саму суть этих отношений? Почему человечество отказывается серьезно рассуждать на эту тему, ограничиваясь или чересчур романтическими, или слишком вульгарными сентенциями? А уж когда во все это вмешивалась религия, то ставила жесткие рамки, ограничивая дерзкие мысли смертных. Что мы понимаем под тем, что называем любовью? И что такое любить? С самого раннего взросления наши представления о любви затуманены художественной литературой разного качества, а эта литература всего лишь наматывание нитей на первопричины, достаточно умелая попытка скрыть первооснову отношения полов. Конечно, легко ограничить любовь браком, освященным церковью, а все остальные ее проявления считать кознями дьявола. Но так ли все просто? В моем нынешнем положении рассуждать об этом позорное кощунство, но мне кажется, моя душа не сможет по-настоящему успокоиться, пока я не отвечу для себя на все эти вопросы.