Возился Владимир в разрушенном здании, пока не устал. Дело, похоже, шло к вечеру в привычном понимании, хотя какой вечер может быть при полярной ночи? И по времени невозможно сориентироваться — ведь его часы стоят.

И тут он вспомнил про убитых полярников — ведь у кого-то из них вполне могли оказаться наручные часы. Вот только разбирать камни и снова заниматься мародерством душе претило. Сразу не хватило ума забрать часы — так чего уж теперь? Ведь торопиться ему некуда. Вокруг тундра, снег, море и безмолвие.

Он вернулся в жилую комнату, подбросил угля в почти уже погасшую печь, разогрел консервы и поел. Ему здорово повезло, что есть теплое жилье и продукты. Тут можно просидеть долго, едва ли не до конца войны, хотя его деятельной натуре такая отстраненность претила. Хотелось на подлодку, воевать, топить транспорты и боевые коробки с ненавистной свастикой. И уже засыпая, он подумал о том, что рация с метеостанции который день не выходит в эфир. Должен же кто-то из начальства обеспокоиться — почему молчит рация, не случилось ли чего худого — и прислать хоть какое-нибудь суденышко на помощь.

Но начальству было не до него. День шел за днем, он видел проходящие вдали суда, но ни одно из них не свернуло в его сторону, не приблизилось к берегу.

Володя же каждый день после обязательного ритуала растопки печи и завтрака выходил на берег и, стоя у разрушенной каменной стены для защиты от ветра, наблюдал за морем. Он ждал, когда один из транспортов подойдет поближе и он сможет подать сигнал. Ему просто необходимо было вырваться из этого снежного заключения, из одиночества, из вынужденного безделья. Считая дни, он делал ножом зарубки на бревне притолоки. Как-то поймал себя на мысли — сравнивает себя с Робинзоном Крузо. В чем-то литературному герою, имевшему реальный прототип, было проще. По крайней мере, на его острове было теплее.

Устав от безделья и бесплодного ожидания, в один из безветренных дней Володя решил пройтись вдоль берега. Он захватил с собой коробку спичек, забросил за спину карабин. Решив не удаляться от берега, шел так, чтобы был виден береговой урез. В любую минуту можно было повернуть назад и не заблудиться.

Он шагал, поглядывая то на море, то налево, в глубь острова. В полукилометре от берега заметил три странных каменных столба, нелепо торчащих среди снега. Потоптавшись, он направился к ним.

Вблизи оказалось, что это — три грубо высеченных из камня истукана. А рядом с ними — просто залежи оленьих костей, их не мог скрыть даже снег. Это было старинное капище ненцев, устраивавших здесь жертвоприношения своим языческим богам.

Володя поспешил побыстрее оттуда убраться — стоять среди груды костей, рогов и копыт было не очень приятно. В темные силы Володя не верил, как и в злых духов, но аура у этого места была тяжелой, неприятной.

Едва он успел вернуться назад, в свое жилье, растопить печь и поужинать, как поднялся ветер. Он свистел и гудел в выступах бревенчатой стены, в трубе. Временами он напоминал Володе звучание флейты в любимой им мелодии «Эль кондор паса» в исполнении Саймона и Гарфункеля. Он даже напел немного. Эх, послушать бы радио, узнать новости…

Ветер принес снег. Колючими крупинками он с шорохом бил по маленькому оконцу. Под этот шорох Володя и уснул.

Когда он проснулся, снег продолжал идти и шел сутки или двое. Как угадаешь, когда нет часов, нет восхода и заката солнца?

В непогоду Владимир сидел в жилой комнате, выходя разве что по нужде. Темно, снегопад, не видно ни зги; отойдешь от избы на десять метров — и можно заблудиться, не найти обратную дорогу.

После снегопада, когда стих ветер, Володя решил заняться железным ящиком, который он нашел пару недель назад в каменном здании. Весь бок у ящика был помят и дверца заперта. Володе было интересно — какие тайны мог хранить этот ящик? В разрушенном каменном здании инструменты были — он сам видел гвоздодер, лом, кувалду и молоток, а также гаечные ключи. На станции без инструментов — как без рук.

Кувалдой он загнал загнутую часть гвоздодера в щель между дверцей и корпусом ящика. Потом загнал рядом кончик лома. Действуя им, как рычагом, начал раскачивать дверцу, пытаясь расширить щель. Конечно, может, там нет ничего ценного для него, но его вело любопытство, да и занять себя чем-нибудь надо было.

Он думал отогнуть язычок замка, но первой сдалась одна из дверных петель. Раздался звук, как будто лопнула струна, дверцу вывернуло из корпуса. Володя ухватился за нее и стал отгибать, приналег всем телом. Железо не выдержало и отвалилось.

Володя выгреб из ящика все содержимое и двумя ходками перенес в избу. Тут было теплее, да и печь через неплотно прикрытую дверцу давала какой-то свет.

В ящике хранились квитанции радиограмм, личные документы зимовщиков, пачка денег, листки со штатным расписанием и прочая дребедень вроде записей о расходе продуктов. Самой ценной находкой была топографическая карта, и он сразу сориентировал ее по месту.

Стена, у которой стояла его койка, выходила на север. Он уже проверял по звездам, когда было ясное небо, где север, а где юг. Что поделать, штурманская привычка! Нашел на карте остров Вайгач. Карандашом была сделана отметка местоположения станции — Володя сразу узнал этот заливчик. А вот и пролив Югорский Шар. Володя посмотрел на масштаб карты в правом нижнем углу. Далековато до пролива. Если идти вдоль берега, а не напрямую, неделя уйдет. Продукты можно взять с собой, а вот как греться? Ветер и пурга могут застать в любой момент — погода на Севере может измениться за десять минут. Только что было ясно — и вдруг налетает ветер, снег бьет в лицо, и видимость нулевая.

Володя со вздохом отложил карту и взялся за документы полярников. Все они были среднего возраста — почти одногодки его теперешнего, в чужом теле. А показались ему старше, потому как все носили бороды — теплее так, что ли? Впрочем, и у него борода отросла. Бритвенные приборы и зеркальце он тут не нашел.

На следующий день, вернее — время после сна, поскольку дня тут зимой не было, он запланировал пройти вдоль берега в другую сторону. К югу он уже ходил, видел там каменных истуканов и груду костей.

Утром затопил печь, плотно поел, закинул за спину карабин и подошел к обрыву — хотелось посмотреть на море. Он наклонил голову к береговой черте и застыл.

У берега стояло судно. Не очень большой пароход, скорее для каботажного плавания. Из-за расстояния, да еще под углом, прочитать его название на носу было невозможно.

Чтобы не маячить, Володя упал на снег. Черт, ему все равно, как называется судно. Вопрос в другом: название написано по-русски? Или это стоят немцы? Тогда еще не было моды писать на русских транспортах названия латиницей.

Он вглядывался до рези в глазах, но прочитать не смог. И сзади на флагштоке флаг висит, а не развевается, поскольку ветер стих. Цвета-то он красного — так и у немцев цвет флага тоже красный, только в центре его белый крут и свастика, а у нас — серп и молот, да и то не по центру, а в углу у древка.

По виду судно было гражданским. Если бы немецкое, то была бы подлодка или военный корабль. На таких окраска серая, вооружение видно. А этот на сухогруз похож, и никаких пушек.