помогала Перл справиться с ломкой. Перл непрерывно тряслась и рыдала: у нее болело все тело. Есть она не могла и только постоянно пила чай с молоком — за несколько дней Купер стала специалистом по приготовлению этого английского напитка, и само это действие странным образом ее успокаивало.

Она больше узнала о детстве и юности Перл. Как и сама Купер, та выросла в бедном районе — в лондонском Ист-Энде.

— Перл — мое прозвище. По-настоящему меня зовут Уинифред Тредголд[34]. Но золота под ногами я так и не нашла, — лукаво добавила она.

Она была хорошенькой девочкой, и это не осталось незамеченным. Еще до ее двенадцатого дня рождения взрослый мужчина, называвший себя «дядей Альфом», начал с ней «баловаться». К тринадцати она сделала нелегальный аборт, и на том ее детство — каким бы оно ни было — закончилось.

Работа стала спасением. Она устроилась в прачечную, трудилась по десять часов в сутки и спала там же, рядом с лоханями для стирки, вместе с другими девчонками, дыша парами щелока в обмен на тепло. За «дядей Альфом» последовали другие мужчины. Она поняла, что тоже может использовать их, как и они ее.

Гитлеровские люфтваффе непрерывно бомбили Ист-Энд в ходе операции «Блиц»; люди гибли тысячами, и большая часть Лондона превратилась в руины. Перл приехала в Париж сразу после его освобождения; ее приманили яркие огни, которых в разбомбленном Лондоне не осталось, и мечты о карьере модели или хористки, но вместо этого она тут же попала в лапы негодяя. Всего за несколько недель умудрилась стать рабой наркотиков и падала все ниже, следуя по пути, уготованному ей Петрусом.

— У него были другие, — жаловалась Перл Купер. — Поначалу я отказывалась в это верить. Не очень-то я разбираюсь в мужчинах, да?

— Так же как и я, — уныло заметила Купер.

От Амори пока не было ни слова. Будто его никогда и не существовало. Полтора года брака бесследно испарились за одну ночь, а она словно застряла в лимбе. Несомненно, Амори уже и думать о ней забыл. Даже открытки ни разу не прислал.

Зато ей пришло два письма из Америки. Первое, от отца Амори, было очень длинным: в нем он уговаривал ее дать разводу обратный ход и как можно скорее помириться с Амори по причинам, перечисление которых вылилось в длинный список. Она очень удивилась, так как и не предполагала, что представляет какую-то ценность для семьи Хиткот.

Другое письмо, от старшего брата, Майкла, было коротким и по существу: «Ты правильно сделала, что развелась. Ни за что не позволяй ему вернуться. Возвращайся домой. Я вышлю тебе билет, если ты на мели». Никаких «я же тебе говорил», за что она была безмерно благодарна, — правда, и никакого сочувствия.

Она знала, что Майкл выразил мнение всей семьи: никто из них не любил Амори, и ни один не одобрял ее замужества. Из всех братьев с Майклом у нее сложились самые близкие отношения, но он никогда не отличался многословием. Она ценила его поддержку, но возвращаться домой пока не собиралась. Поэтому она отложила оба письма, чтобы ответить на них позже.

* * *

Ей прислали бракоразводные документы. Она расписалась в положенном месте, и через некоторое время бумаги, доставленные военной почтой, вернулись к ней с подписью Амори. Она снова стала свободна. Жаль только было бездарно потраченных лет.

И наконец-то ей ответили из «Харперс базар». Ответ пришел в форме полушифрованной телеграммы, доставленной на дом, в которой говорилось: «ПОЗВОНИТЕ ГЕНРИХ БЕЛИКОВСКИЙ ELY-2038». И подпись: «СНОУ ХАРПЕРС».

Она смотрела на подпись с бешено колотящимся сердцем. «Сноу Харперс» могла быть только грозной Кармел Сноу — главным редактором журнала. Но кто такой Генрих Беликовский? Неужели это оно? Неужели ей наконец повезло?

Купер побежала к телефону и набрала номер. Префикс ELY — код района Елисейских Полей. Ей ответил низкий мужской голос с легким иностранным акцентом.

— Здравствуйте, — сказала Купер, у нее перехватывало дыхание. — Я только что получила телеграмму от миссис Сноу — точнее, я думаю, что от миссис Сноу, — с просьбой позвонить вам. Ну то есть я думаю, что вам.

— Вполне возможно, что мне, — вежливо ответил голос. — И вполне возможно, телеграмму отправила госпожа Сноу. В этом уравнении только одно неизвестное — и это вы. Могу я узнать, как вас зовут?

— О, простите. Я Уна Райли.

— Ну конечно. Вы сможете завтра освободиться, чтобы вечером поужинать со мной в отеле «Риц»?

— В «Рице»?

— Да. За грехи мои я живу именно там. В восемь вам будет удобно?

— Я приду, — выдохнула Купер и положила трубку.

В комнату вошла Перл, выглядела она намного лучше, чем в последние несколько дней.

— С кем ты разговаривала?

— Со мной хочет встретиться кто-то из «Харперс базар», — все еще толком не придя в себя, ответила Купер. — Ужин завтра в «Рице».

— Что ты собираешься надеть? практично поинтересовалась Перл.

— Диора! — воскликнула Купер, округлив глаза. — Мне срочно нужно увидеть Кристиана Диора!

* * *

Когда Купер в розовом шелковом платье вошла в фойе отеля «Риц», она почувствовала себя одной из тех шикарных женщин, что красуются на страницах журналов, уверяя, что использование товаров рекламируемой марки полностью изменило их жизнь. За свои двадцать шесть лет ей ни разу не приходилось надевать такого платья. Лиф плотно охватывал верхнюю часть тела, а юбка свободно обвивалась вокруг колен. Оно было не просто прекрасно — оно было подогнано безупречно, точно по фигуре, как будто сшито именно для нее, — впрочем, так оно и было. Кристиан Диор сумел увидеть и подчеркнуть все достоинства ее фигуры. Моделируя платье прямо на ней, он работал как скульптор, и оно облегало ее, словно вторая кожа. Он даже простил ей недостаточную пышность бюста: углубил вырез горловины до ложбинки между маленьких грудей и тем самым подчеркнул изящные линии шеи и плеч, а над сердцем разместил шелковый бант, каким перевязывают коробки с шоколадными конфетами. Она чувствовала обращенные на нее взгляды и шла по фойе с высоко поднятой головой, точно была не Уной Райли из Бруклина, а королевой, почтившей «Риц» своим визитом.

— У меня встреча с господином Беликовским, — сообщила она метрдотелю у входа в ресторан.

— Граф Беликовский ожидает вас, — высокомерно поправил тот. Он придирчиво оглядел платье и, видимо, решил простить ее оплошность. — Следуйте за мной, мадемуазель, — сказал он, отвесив снисходительный поклон.

Купер проследовала за ним в чуждый мир завитков рококо, золотых драпировок, белоснежных скатертей, приглушенного освещения и негромкой музыки. Потолок над головой был расписан облаками,