Доктор достала с полки книгу и раскрыла ее на той странице, где была изображена сероватая птичка с белой головкой, ярко-желтым клювом и небольшими белыми и голубыми пятнами на черных крыльях. Ничего похожего на костлявое создание, спящее в коробке. Доктор постучала пальцем по картонной стенке. Птенец проснулся, но шею в ожидании корма не стал вытягивать. Доктор вздохнула.

— Нам нужно принять решение. Если мы на неделю поместим дубоноса в одну коробку с воробьями, у него будет больше шансов выжить. Птенцы примерно одного и того же возраста. С ними ему будет теплее, и, возможно, по их примеру он тоже начнет открывать клюв и требовать корм. Но здесь кроется опасность. Может так случиться, что когда он вырастет, то станет считать себя воробьем, а не дубоносом, и всю жизнь будет прибиваться к воробьиным стаям.

— А воробьи его прогонят?

— Не знаю. Он же будет покрупнее воробьев и напугает их. Так что, наверное, они его прогонят или даже попытаются заклевать до смерти. Возможен и другой вариант: они примут его. В природе встречаются так называемые смешанные стаи. Но мне никогда не приходилось видеть, чтобы в большой стае птиц одной породы жила одиночка другого вида. Поэтому, с одной стороны, нет смысла выращивать его в отрыве от других дубоносов, с другой стороны, нельзя дать ему погибнуть. Вот я и хочу, чтобы вы все обдумали и приняли окончательное решение.

— Но почему именно я? — удивленно спросила я, жалея, что доктор посвятила меня в эти подробности. Если бы она просто сказала: «Птенцов надо держать порознь, другого варианта нет», — я бы приняла это как должное. Если бы дубонос погиб, меня не мучили бы угрызения совести из-за того, что я не избрала другой спасительный вариант.

— Решать вам, — терпеливо объяснила доктор, — поскольку именно вам предстоит кормить всех птенцов. И я не поручила бы вам столь ответственного дела, не посвятив во все детали. Я имею в виду дальнейшую судьбу дубоноса. Правда — жестока, но утаивать ее — это значит лгать. А я этого не хочу.

Доктор сжала губы и покачала головой:

— Не хочу и не могу.

Переведя взгляд с нее на птенца, я поняла, что доктор права. Птенец тем временем снова заснул. Я представила, как красивый серый дубонос летит в стае воробьев и все они весело чирикают, но тут же отогнала от себя эту идиллическую картину.

— Покажите, как его кормить. Приложу все силы, чтобы он выжил.

Доктор кивнула.

В правую руку я взяла птенца, а в левую — шприц. Дубонос открыл глаза, но корма не требовал, лежал в моей руке спокойно, только слегка царапал ладонь коготками. Сквозь тонкую теплую кожу я ощущала биение его сердца. Большим и указательным пальцами я приоткрыла его клюв — так же, как и в свое время вороне, только на сей раз была осторожней: этот птенчик по сравнению с вороной совсем крошка. Доктор показала мне, как вставлять шприц и сколько брать корма на одну порцию. Я все это проделала, потом почистила птичке клюв и грудку и положила ее в коробку. Доктор Мидзутани ничего не сказала, но по выражению ее лица я все поняла: она считает, что я все сделала, как надо, и что я приняла правильное решение.

Затем я стала снимать повязку с лапы вороны, которую доктор держала, предусмотрительно натянув на руки кожаные перчатки. Птица пронзительно закричала и зашипела.

— Идет на поправку, — заметила доктор. — В прошлом году мне принесли черного коршуна. В его сломанную лапу попала инфекция. Я давала ему антибиотики. Выжить-то он выжил, но лапа усохла и выглядела, точно нога мумии. Он совершенно не мог ею пользоваться. Пришлось его усыпить. Эта ворона выглядит гораздо лучше.

Представляю, как же выглядел тот несчастный коршун, если эту ворону можно считать идущей на поправку. Хвост у нее то ли вылинял, то ли (и это скорее всего) она сама повыдергивала из него перья. Осталось лишь несколько. Пока доктор держала птицу, я снова забинтовала ее лапу и повязала белый конверт на то, что осталось от хвоста. По крайней мере, не выщиплет последние перья. Ворона стала выглядеть весьма забавно — словно птица, склеенная из бумаги.

— На следующей неделе мы снимем повязку и будем разрабатывать лапу, — сказала доктор. — Ей нужны специальные упражнения на растяжку. А сейчас можно перенести ворону на воздух. Там ей будет веселей. Может, перестанет выдергивать из себя перья.

Мы засунули ворону обратно в сумку и вышли на задний двор. Между двумя соседними дворами нет забора, но и так ясно, где кончается двор семейства Мидзутани и начинается территория клиники. Родители моей наставницы посадили на границе своего участка живую изгородь из низких, подстриженных сосенок и карликовых тисов. Вымощенная плиткой дорожка вьется по двору между клумбами, на которых цветут анютины глазки, весенние маргаритки, тюльпаны. В дальнем конце участка — небольшой пруд, обсаженный желтыми нарциссами.

Двор клиники выглядит совсем иначе. Растущие здесь клены, ясени, кедры и рододендроны никто никогда не подстригал. Вместо газона — полевые цветы. Примерно с десяток птичьих кормушек и несколько ванночек, где пернатые купаются в жаркую погоду. Кое-где валяются кучи хвороста. Под самым высоким кленом стоят две клетки выше человеческого роста, крытые брезентом. Каждая клетка по площади — примерно половина моей комнаты.

В одну из этих клеток мы и принесли ворону. Выпустили ее из сумки. В клетке множество жердочек, укрепленных на разной высоте, однако ворона предпочла остаться на земле. Сидит и поклевывает траву. Ее голова то поднимается, то опускается, как молоток. Мы налили воды в блюдца и принесли птице еду: мелко нарезанные фрукты, кусочки мяса и кошачий корм, вымоченный в воде.

— Мне еще нужно угостить ее мороженой крысой, но это я сделаю только после вашего ухода, — понимающе подмигнула доктор. — Она будет довольна. Вороны — большие охотницы до падали.

Мы вернулись в клинику, где я снова покормила воробьев и дубоноса. Доктор показала мне, как смешивать птичий корм в миксере.

— У меня два миксера, так что этот можете взять.

Кроме того, она сложила в большой ящик все, что мне может понадобиться: шприцы, формочки для льда, чтобы держать готовые порции в холодильнике, и прочее.

— Я каждый день буду отвозить вас в школу и привозить обратно. Утром вам придется забирать птенцов с собой. В течение первой недели их нужно кормить через каждые двадцать минут. Ну хотя бы через полчаса. В школе с этим не возникнет проблем?

Я отрицательно покачала головой. Какие проблемы? Сяду на последнюю парту, включу подушку в розетку и буду кормить птенцов строго по расписанию.

— Учителя не будут возражать, — заверила я доктора.

Действительно, не будут. Большинство из них поймут, что я делаю благое дело. Хотя я перестала ходить в церковь и порвала с религией, все же я рада, что учусь в христианской школе. В муниципальной начальной школе, где я училась до седьмого класса, порядки были суровые. Меня, например, заставляли стоять целый урок за то, что я вылезла с ответом, не дожидаясь своей очереди. Придирались по мелочам. Дадут, бывало, очередной тест, на все вопросы отвечу правильно, но забуду подписать свою работу. В результате — все насмарку. Никому не разрешалось во время урока вставать со своего места — разве только если действительно почувствуешь себя плохо. И даже в этом случае надо было сначала поднять руку и попросить у учителя разрешения выйти из класса.