Друг, Коля Профосов, находится тут же со своим пивом. Прежде являлся Профосов Николай Петрович работником правоохранительных органов, конкретно инспектором ГАИ (ГИБДД), стоял в звании старшего лейтенанта и в светящейся лунно-молочным светом амуниции на важнейшей правительственной трассе. Среди товарищей пользовался, когда надо, заслуженным авторитетом, с рядовых водителей лишнего не брал, управлявшим спецтранспортом вовремя отдавал офицерскую честь — словом, шло все путем.

Как вдруг произошел с инспектором Профосовым странный и необъяснимый случай.

Вообще-то с инспекторами дорожного движения нередко происходят разные случаи. То вдруг ограбят какого-нибудь бедолагу, у которого и всей-то зарплаты тысяч шесть выходит чистыми, а эти суки выгребут из карманов две штуки американских, тысяч пятнадцать с небольшим отечественных и ключи от новенькой «вектры», только что купленной, — носил при себе человек все нажитое и последнего лишился… Другой не успеет выпить с холоду после дежурства в ближнем дружественном баре буквально одну рюмку, как привяжутся к нему какие-то отморозки, и придется ему применить табельное на поражение в связи с создавшейся угрозой жизни, а прокурору потом иди доказывай… Третий вообще погорит чисто на беспределе — тормознет помощника депутата, а тот, спьяну-то, бейсбольной битой прямо по высокой фуражке, суд же признает, что помощник — совершенно, конечно, трезвый — действовал в пределах обороны себя, поскольку принял инспектора в форме и при жезле за обычного бандита, и хорошо еще, если после этого пострадавшему хранителю безопасности дорожного движения больничный оплатят…

В общем, чего только не бывает. Но с Колей Профосовым, мало пьющим, сильно любящим семью из жены и двух дочек и вообще нормальным мужиком, случай произошел, из ряда выходящий вообще вон: на особо охраняемой трассе он увидал полную машину мертвецов.

Именно так, вы не ошиблись — мертвые люди промчались мимо старшего лейтенанта Профосова, мертвый человек сидел за рулем старенького «пассата»-сарая, и, словно для того, чтобы окончательно Колю свести с ума, один из подлых покойников, пролетая мимо, зафигачил в офицера своим черепом! А? Короче, чума. Тогда по всей Москве про эту машину народ говорил, многие от нее пострадали. Некоторые считали, что это чеченов дело, другие — что обычные разборки идут между пацанами, но, конечно, терпеть на ответственном направлении такого сотрудника, который призраков видит, начальство не стало. Хотя, ведь если по-честному, где ж еще и ездить жмурам, как не по Рублевке? Однако по-честному никто у нас не судит, довели страну. Так что Николая по нервам комиссовали, и пошел он в «Три богатыря М», где собрались, как водится, сплошь бывшие погоны, там и подружился с Игорем. А когда у того в голове тоже сделалась беда, очень стал ему сочувствовать, по себе знал, каково это — ходить в дураках со справкой. И теперь время от времени работник частного охранного предприятия Николай Профосов и временно неработающий москвич Игорь Капец встречаются, пьют — молча или беседуя о современности — пиво и опять расстаются надолго. Но перед прощальным рукопожатием Коля обязательно засовывает в карман Игоревых штанов сотни три, а то и пятихатничек. Игорь от этого тихо вздыхает и кивает неопределенно, куда-то в сторону, а сам благотворящий тоже в сторону неразборчиво говорит «отдашь, как будут». На том и расходятся, условившись, что Игорь обязательно позвонит.

Да, грустно. А что поделаешь? Жизнь идет, не разбирая дороги. Как ломанулась она напрямик лет пятнадцать назад, так и шпарит, только трещат кости тех, кто зазевался, кто тормозит, кто скорость не держит. Сидишь вот так, сочиняешь небылицы… Вроде бы все правильно придумал — и факты, и соответствующие им измышления. Слова все извлек, откуда следует, из неприкосновенного запаса, остававшегося без всякого применения еще с культурных древних времен. Крышка не вздулась, вроде бы не припахивает — свежее все, запылилось только. Чувства натуральные, натуральней не бывает, того и гляди, сам слезу сронишь… В общем, стараешься. А жизнь-то сзади подкрадется да как даст по плеши — эй, ты, чайник, кончай электричество тратить, выключай свою японскую машину да иди полезным чем-нибудь займись! Кому они нужны, твои буквы? Откинешься уж скоро, а все придуриваешься. Хрен тебе, а не бессмертие, понял? И критики, хоть и сами такие же шибанутые, правы: не дано. Завязывай.

Можно, правда, послать ее, жизнь эту, с ее жлобскими наставлениями.

Только ведь, если ты ее пошлешь, ей насрать, а вот если она тебя пошлет — наплачешься.

Вот и думай.

А возле ларьков между тем народу прибыло. Там уже, кроме знакомых нам товарищей, отдыхают и другие граждане, которых мы чисто визуально определяем как москвичей и гостей столицы.

Есть, например, среди них люди с черными волосами и смуглыми лицами, в купленных поблизости недорогих спортивных брюках и кожаных жилетках, говорящие между собой на древнем языке, похожем на сухой кашель. В их говоре слышится что-то знакомое много странствовавшему Илье Кузнецову, точнее, даже не слышится, а видится, будто от шуршания этой речи меняется окружающий пейзаж, песчаные холмы подступают, шевелясь под ровным и сильным ветром, злое белое солнце жжет глаза, и, колеблясь, тянется по горизонту зубчатая ленточка каравана… Смуглых людей все называют чурками, чурбанами или даже талибами, но без злобы, поскольку реально считают их безвредными таджиками и не боятся. Таджики — а это они и есть — остались в здешних краях от одной большой и уже давно безуспешно закончившейся стройки элитного жилья. Строительная компания обанкротилась, то есть накрылась крышкой, даже не вывезя привлеченную рабочую силу, и с тех пор по окрестностям бродят эти самые таджики в жилетках, молдаване в рваных пиджаках и фетровых советских шляпах, аккуратные украинцы в приличной одежде и даже армяне с золотыми перстнями на толстых пальцах. Время от времени они подходят к первым попавшимся мужчинам с вопросом «хозяин, бригада не нужна?», но большую часть времени проводят, стоя возле пластмассовой доски ларька с шаурмой в одной руке и водой «севен ап» в другой, тихо и непрерывно беседуя между собой.

Еще здесь крутится отвязная молодежь в бейсболках, широких рубахах и еще более широких штанах с мотнёю у самых колен. Многие из них держат под мышками доски с колесами, предназначенные для катания по лестницам, бордюрам, спинкам скамеек и другим привлекательным местам, почти все качают головами в так неслышной музыке, проникающей в их мозги из электрических ушных затычек, громко говорят друг другу слова «по приколу!» и «отстой!», пьют не «Очаковское» из пластика, а седьмую «Балтику» или еще что подороже — в общем, тоже отдыхают. Налетают они стаей и ненадолго, стаей же и исчезают, и уже грохочут колеса их досок где-то вдали, в неизвестном будущем, в новой и непостижимой действительности, где нет нам с вами ни места, ни времени.

А возле ларьков остается постоянный ограниченный контингент, среди которого выделяется, вон она, пара тоже молодых и современных, но совсем другого рода — оба в грязных кожаных куртках с косыми застежками-молниями, в еще более грязных коротко подвернутых джинсах и совсем уж невообразимо грязных военных ботинках со шнурками. Голова девушки покрыта клочьями зеленых и розовых волос, а среди потеков на лице можно рассмотреть только совершенно заплывшие в синяках глаза и разбитые в засохшую кровь губы. У юноши прическа состоит из бритого спереди узкого черепа и жидкой косицы на затылке, фингал же под глазом, как и полагается мужчине, один куда больше, чем все вместе взятые девичьи. Пара безнадежно сшибает у прохожих мелкое подаяние. Оба тяжело пьяны, точнее, отравлены какой-то алкогольной дрянью и стоят на ногах неуверенно, будто на скользком. Это местные панки, очень похожие на местных же бездомных собак.