– Мне нельзя. Вам нельзя. Вы не сможете. – Она грустно вздохнула. – Это невозможно.

– Тогда окажите любезность и сообщите, в чем именно состоит препятствие.

Он начинал терять терпение. К чему эти тайны? Чего она боится?

Ее взгляд затуманился. Стюарт тут же пожалел о своих словах.

– Простите. Я не хотел вам грубить...

– Не надо просить прощения, – ответила она. – Вы оказали мне честь.

Она прижала тыльную сторону ладони к его щеке. Схватив ее руку, Стюарт коснулся губами ладони. На какой-то миг ему показалось, что целует руку каменщику. Перевернул ладонь, поднес ее к свету, чтобы разглядеть получше. Она попыталась отнять у него руку. Стюарт держал крепко.

На этой руке он читал историю труда и лишений. Тонкие белесые шрамы на среднем и указательном пальцах. На тыльной стороне руки и у основания ладони с полдесятка следов от ожогов – в этих местах кожа даже потеряла цвет. Грубая кожа, такая была у матери.

– Бог мой, – прошептал Стюарт. Золушка действительно работала на кухне. А он сгорал от желания и только сейчас разглядел ее руки.

Пользуясь моментом, она вырвала руку. Стюарт попытался снова схватить ее ладонь, но она успела сжать кулаки.

– Покажите мне вашу руку.

– Вам незачем ее видеть.

– Не нужно стыдиться честной работы.

– Красивые слова, – сказала она.

– Да, я всерьез опасаюсь превратиться в лирического поэта.

Он медленно осмотрел каждую выпуклость и впадину ее костяшек, стараясь не упустить ни единой детали, каждый палец от первого сустава до основания. Потом взял ее крепко сжатые в кулаки руки и повернул ладонями вверх.

Холмик ладони, ее край, ногти – осмотрел все, что было доступно взгляду. Стюарт был готов восхищаться ею, словно она была только что извлеченной из земли Венерой Ми-лосской, а он – простым землекопом, онемевшим от ее красоты.

Хватка немного ослабела, и он сумел разжать ее пальцы. Верити судорожно вздохнула, когда вся ладонь, каждый палец оказались на виду. Даже попыталась накрыть его руки своей ладонью.

– Не надо, – сказал Стюарт. – Хочу потрогать ваши мозоли.

– Зачем? – Она заговорила тихо и жалобно. – Зачем вам их трогать?

– Потому что они ваши.

Прикусив нижнюю губу, она сдалась. Стюарт коснулся губами застарелого ожога. Потом начал целовать костяшки, одну за другой, изучая их угловатую худобу, впитывая губами запах ее кожи.

Потом лизнул мозоль. Девушка только ахнула – и этот слабый звук зажег огонь в его крови – и попыталась снова сжать руку в кулак. Конечно, он ей этого не позволил, зато еще раз пробежался языком по шершавой поверхности.

Она так живо отвечала на ласку, поражаясь собственной реакции, что он чуть не разбил в щепки спинку кровати, пытаясь сдержать новый порыв страстного желания. Ее натруженные ладони оказались невероятно чувствительными. Стоило слегка укусить – и она начинала постанывать; осторожное прикосновение зубов к центру ладони заставляло ее вздрагивать всем телом.

Свободная рука девушки обняла его спину, а тело завибрировало, прижимаясь теснее. Стюарт понял, чего она ждет. Ждет, чтобы он вошел в нее. Он чувствовал себя слабым перед ней. И твердым, точно жезл.

Сдернув с нее одеяло, Стюарт вошел в нее одним мощным ударом. Их пальцы переплелись, ладони соприкасались. Он целовал ее в губы, целовал, не переставая, заполнял собой ее всю, плавился в ее огне, содрогаясь от наслаждения. Потом откинул голову назад, чтобы глотнуть воздуха, и тут оргазм обрушился на него, накрыв с головой, грозя унести в небытие, снова и снова.

Верити изумленно смотрела на собственные руки. Она не ухаживала за ними долгие недели! Грубые, точно соль, ладони; узловатые суставы; красная, местами воспаленная от слишком частого соприкосновения с водой кожа – слишком дорого приходится расплачиваться ей за ошибки, которые она совершила в своей жизни. Скажи кто-нибудь, что Верити потеряет голову от желания, когда мужчина начнет ласкать эти огрубевшие ладони, и она бы презрительно посмеялась. Скорее ее разделочная доска даст побеги, чем такое случится!

Тем не менее он влюбился в ее руки, и Верити была потрясена. Такого огромного наслаждения она еще не испытывала – ей даже стало страшно. Ей хотелось плакать от благоговейного восторга.

За ее спиной мистер Сомерсет промурлыкал:

– Хотел бы я, чтобы так было каждую ночь.

В его голосе ей чудилась сонная улыбка. И тут ее сердце треснуло пополам.

– Обещайте, что подумаете об этом, – сказал он. Как будто она может думать о чем-нибудь другом!

– Вы сошли с ума, – ответила она ему.

– В общем смысле – нет. Из-за вас – само собой. Слова медленно слетали с его губ. Стюарт засыпал.

– Вы сошли с ума, – повторила она. Он не ответил, лишь обнял ее крепче.

– Безумец. Безумец. Безумец, – твердила Верити самой себе.

Безумная надежда грозила завладеть ее душой. Она уже нашептывала ей: доверься мистеру Сомерсету, поверь в его искренность, достоинство и здравый рассудок. Перед тобой, твердила предательская надежда, мужчина не только умный и обладающий даром убеждения – красавец, разумеется, – но и рассудительный, мудрый, способный видеть вещи в истинном свете. Ему безразлично твое нынешнее низкое положение, он закрывает глаза на твои грехи, потому что видит, как прекрасна твоя душа.

Брак. Бог мой, замужество. Он наверняка сошел с ума.

Что они скажут остальным? Откуда она родом? Из какой семьи? Чем занималась до сегодняшнего дня?

И как ей объяснить Стюарту, что он предложил руку и сердце порочной кухарке, которая спала с Берти, и он не счел ее достойной законного брака?

Если Стюарт узнает, он не захочет на ней жениться. Не захочет даже видеть ее больше! И что еще хуже, возненавидит Верити за то, что завлекла его в ловушку, прекрасно сознавая, кто она такая, и кто он такой, и какие отношения связывают братьев.

Но он тебя любит, пискнул жалобный голосок ее романтического «я» из глубин промозглой тюремной камеры, куда Верити его упрятала после сокрушительного объяснения с Берти.

Сможет ли любовь усмирить гнев, когда он выяснит, кто она такая? Осталась только кухарка, раз уж ей отказали в праве называться Верой Дрейк. Станет ли любовь спасением против горечи и разочарования, когда Стюарт сделается посмешищем для всей Англии и его многообещающая политическая карьера пойдет прахом, потому что ее репутация ничуть не лучше, чем у первой куртизанки Лондона?

Ей хотелось верить, что его любовь – их любовь – станет редкостным чудом; терпеливая, как скромный ручеек, что долбит в скалах глубочайшую пропасть; незыблемая, как смена времен года.

Возможно, у них все-таки есть малый шанс обрести счастье. Стюарт займется адвокатской практикой в тихом провинциальном городке. У них будет аккуратный домик с садиком и залитой солнцем детской, потому что у них будут дети.