Мы вылезли из «Эмки», не доезжая с километр до деревни, и велели водителю ждать до победного.

Стасов остался на наблюдательном пункте у кромки леса. Оттуда хорошо просматривался дом проводника.

– Если рванет в твою сторону, постарайся взять живым, – сказал я. – Если не получится… Уйти он не должен…

Мы с Фадеем вышли на главную дорогу и вразвалочку, уверенно, направились к деревне. В длинных брезентовых плащах, сапогах, а я еще с большой холщовой сумкой на плече. Ну, прям представители одной из многочисленных организаций, которые ныне вечно что-то учитывают, проверяют, тянут провода, подбирают места для строительств, да мало ли чем еще заняты.

По предварительной информации Пониделко сейчас должен быть дома. Вот и проверим, как работает разведка у местных товарищей.

Я толкнул калитку и крикнул:

– Эй, хозяин! Открывай! Мы с леспромхоза. По лесозаготовкам на Груздево.

На крыльце ладного деревянного дома возник невысокий, квадратный, с густой бородой и сросшимися бровями мужчина лет пятидесяти.

– Ну, проходите, – он улыбался вроде спокойно и даже доброжелательно. Но чувствовалось в нем вечные напряжение и подозрительность, свойственная людям противозаконных видов деятельности.

В горнице мы с Фадеем уселись за длинный стол, прикрытый серой холщовой скатертью. В доме царили безукоризненные, но унылые порядок и чистота, свойственные аккуратистам-мужчинам и напрочь лишенные теплоты женского присутствия.

Хозяин поставил на стол крынку молока, глиняные кружки и положил буханку свежего хлеба с умопомрачительным запахом. Надо же неизвестно какое, но начальство уважить. В бывших панских краях это у народа в крови.

Я вытащил из сумки кожаную папку и начал ее неторопливо расстегивать.

– А хозяйки чего нет? – спросил Фадей.

– Сбяжала десять годков назад, – говорил Проводник по-русски, но с мягким малоросским говорком. – Оставила дочку и сына. И сбяжала. Заезжий интеллехент окрутил.

– Бабы, они легкомысленные, – важно отметил Фадей. – Как загорится у них – то запирай ворота.

– Дети как подросли немного, в город к брату подались. Там, говорят, как оно… Что за слово такое… Во, прескептивнее!

– Перспективнее, – поправил я.

– Вот все вы, ителлехенция, знаете, – с оттенком скрытого недоброжелательства протянул хозяин.

Я извлек бумаги, которые мне вдоволь напихал в папку Стасов для прикрытия. И осведомился:

– А чего сами-то в город не едете?

– Сдался мне тот город! Тут хозяйство.

– Крепкое хозяйство.

– Все своими руками. Не кулак какой-то.

– Дельце к вам, Порфирий Порфирьевич.

– Ну так показывай бумагу, – кивнул Проводник на папку.

– Более деликатное дельце. Нужно кой-кого через границу перебросить, – я внимательно посмотрел на хозяина.

Жаль Распопов никаких паролей не знал, иначе можно было бы поинтереснее разговор построить. Ну уж что имеем.

– Чего? – уставился на меня Проводник.

– Через границу перевести.

– Это вам, люди добрые, к пограничникам да к НКВД. Они такие разрешения дают.

– А нам без разрешения.

– Вот что, – нахмурил брови Пониделко. – Попили молочка. Погостили. Пора и честь знать. Я такими вещами не занимаюсь.

– Да неужели?

– Наговорят балаболы всякие глупости… Так что, если других делов нет, идите, гости дорогие, подобру-поздорову.

– Как-то не складывается у нас разговор, – вздохнул Фадей.

– Да нет никакого разговора, – криво улыбнулся хозяин дома. – Так, шуткуем понемногу.

– Только НКВД шуток не любит, – я продемонстрировал удостоверение.

Что на дурака разговор пройдет, мы не слишком надеялись. Но это неважно.

Проводник невольно скосил глаза в сторону, где у него было ружье.

– Только глупостей не надо, – порекомендовал Фадей. – У нас пока мирный разговор. А вот чем он закончится…

– Я ничего про эти дела не знаю!

– А мы тебе напомним, как ты белогвардейцев в СССР приводил, – зло процедил Фадей. – А за это стенка – дело решенное.

– Доказать еще надо!

– Ой, я вас умоляю, не делайте мне смешно, как говорят в Одессе, – расплылся в улыбке Фадей. – Ты не перед судом присяжных краснобайствовать будешь. Тебя даже не спросят, а в расход пустят. По решению Тройки.

Проводник насупился:

– Несправедливость чините!

– Как школьник пререкаться будешь? – спросил я. – Вопрос у нас принципиальный. Сдается, у тебя тут семейный подряд. Старший сын помогал. Жена бывшая знала. Семейная контрреволюционная организация.

Проводник не выдержал. Вскочил и ударил кулаком по столу:

– Семью не трожь!

И тут же Фадей умелым ударом ладони в грудь отправил его обратно. Проводник скривился от боли и часто задышал.

– Ты своих нервов тут не показывай, – попросил я вежливо. – И не таких видали. Думай лучше о том, что за собой в яму близких своих утащишь.

– Да ни при чем они!

– А это дело такое – как повернешь, – заметил Фадей.

Проводник налил из крынки молока, сделал несколько глотков. И с чувством досады бросил опустевшую чашку в угол – хорошо, не в нас.

– Будем по делу говорить? Резона нет попусту с тобой лясы точить. Решай, – я постучал по циферблату часов. – Мы люди государственные. Наше время дорого.

Душу Пониделко просто черти на части драли. Ему хотелось послать нас куда подальше, а лучше грохнуть на месте. Или сбежать. Все его существо противилось тому, чтобы согласиться отдать себя в добровольное рабство. И вместе с тем крепкий крестьянский ум твердил о том, что выхода не осталось. Приперли к стене по всем статьям. И слово «нет» – это уже не для него.

– Буду говорить, – наконец угрюмо произнес он…

Признался он в своей антигосударственной деятельности. А потом начал выдавать, кого за последнее время переводил. Стахановец чертов – перетащил уйму народа. И ни разу не наследил.

– Раньше мало было, – сказал он. – Теперь косяком пошли. Вон, два перехода за месяц. Обещали больше.

Он начал выдавать подробные описания тех, кого перевел, – хорошо расписывал, с подробностями.

– Еще был такой, – нехотя цедил Проводник. – Белая кость. Офицер. От него за версту их сволочным духом несет.

И он в подробностях обрисовал нам Ревизора!

– Я его туда-сюда за последние два года раза три таскал. Он сам говорил, что я самый надежный… Был надежный, – махнул горестно рукой Проводник. – Да сплыл… В общем, арестовывайте. Но семью не трогайте. Уговор у нас такой.