— Тори, ты понимаешь меня?

— Да.

— Тогда давай договоримся: ты будешь приходить ко мне каждый вторник после уроков.

— Зачем?

— Чтобы я могла помочь тебе адаптироваться.

— Это лишнее, у меня все в порядке.

Я беру сумку с книгами, иду к двери и слышу:

— Думаю, твоя бабушка будет недовольна…

— Миссис Левин не моя бабушка.

В машине я молчу. Это теперь у нас с Питером такая игра — молчать. Мы просто время от времени встречаемся взглядом в зеркале заднего вида, но все время молчим. И только утром, высадив меня у школы, он говорит мне «Удачи!», а я упрямо хлопаю дверцей машины.

Но сегодня что-то изменилось, Питер вдруг открывает рот.

— Миссис Левин сегодня очень сердита, мэм.

Я молчу. Миссис Левин всегда сердита, мне плевать на это.

— Сара сказала, что звонила какая-то Диана Броуди. Мэм, вы меня слышите? Сара сказала…

— И что с того?

— Думаю, дома вас ждут неприятности.

— Например, какие? Меня будут бить, посадят на хлеб и воду или запрут в подвале вместе со скелетами других бедных родственников?

— Что вы! — Питер даже притормозил, и машина остановилась. — Нет, как вы… А, понял, это такая шутка. Просто я решил, что вы должны знать.

— Почему?

— Потому что… мне кажется…

— Что?

Он наконец поворачивается ко мне. Наши глаза встречаются. Что-то я пропустила в своей картине мира. Например, Питера.

— Скажи мне, Питер.

— Мне кажется, вы здесь не слишком счастливы. Сара говорит, что…

— Мне безразлично, что говорит Сара. Почему тебяэто беспокоит?

— Я… я просто решил…

Его взгляд становится несчастным. Меня это забавляет.

— Сначала нам сказали, что приедут родственники из коммунистической России, а мы не любим коммунистов. Нет, мэм, совсем не любим. Мы знаем, что в России нет больше коммунистов, но не так просто исправить мысли. А потом приехали вы. Сара рассказывала, что вы не молитесь, не ходите в церковь, что вы… В общем, неважно. Но у меня есть глаза, вот я и смотрел. Возил вас и смотрел. В вас нет зла, а миссис Левин… не очень хорошо с вами поступает. Я так думаю, мэм.

— Вот как? Что ж, спасибо, Питер. И что мне теперь делать? Как ты думаешь?

— Я?! Я… не знаю, мэм. Я просто водитель и…

Все ясно. Он не ожидал, что я спрошу совета. Не думал, что мне интересно его мнение, потому что Питер — просто водитель.

Мы снова двигаемся в путь и снова молчим. Только бархатные глаза у темнокожего парня несчастные и сочувствующие, а мне отчего-то хочется плакать, потому что среди картонных человечков с фальшивыми улыбками вдруг проглянуло живое лицо.

— Я думаю, вам не надо спорить с хозяйкой, мэм.

— Что?

Надо же, а ведь я даже не допускала, что Питер всю дорогу думал, как мне помочь. Что ж, интересно послушать.

— Я о вашем вопросе. Хозяйка не злая, но не любит, когда ей возражают.

— И терпеть меня не может.

— Наверное. Я не знаю почему, но похоже на то. Сара говорит, что…

— Что меня все терпеть не могут.

— Да. Но я не согласен. Просто должно пройти какое-то время. У людей есть глаза, каждый составит свое мнение — вот как я. Но старая хозяйка, она… Думаю, вам не надо спорить с ней.

Я и не спорю. Просто упрямо молчу и смотрю на старуху, не отводя взгляд. Я не слышу, что она говорит, не хочу ее слышать. Тетя Роза, бледная и растерянная, и ее мне жаль, но именно она втравила нас в это.

— Тетушка, может…

— Молчи, Роза! Ты не понимаешь. Тори не сможет стать здесь своей, если будет так себя вести. Диана говорит, что она ни с кем не хочет общаться, что она агрессивная и высокомерная. И не принимает помощь. Так скажи мне, на что я трачу свои деньги? Упрямая девчонка, ты думаешь, кто-то другой станет платить за твое образование? А без образования из тебя выйдет официантка! Роза, ты должна втолковать это ей.

— Конечно, тетя.

— Ладно. Ступай к себе, Тори.

Я иду к себе и на ступеньках натыкаюсь на Сару. На лице горничной написано такое злорадство, что мне едва хватает сил сдержаться и не столкнуть ее с лестницы.

— Вика, можно к тебе?

Вид у тети Розы несчастный и виноватый. Мне жаль ее, ужасно жаль, но я не знаю, как нам теперь из всего этого выбраться.

— Вика, наверное, нам надо уехать отсюда.

Я лишь потрясенно пялюсь на нее. А тетя Роза:

— Я думала, тут тебе будет лучше: Софья Михайловна богата, к тому же совсем одна, ты ни в чем не будешь нуждаться. Но если так стоит вопрос, то нам ничего не надо. Я устроюсь на работу, ты доучишься — в общем, как-нибудь выживем.

— Хорошо. Мне собираться?

— Сегодня еще нет. Я сниму квартиру, устроюсь на работу, переведу тебя в другую школу — эта слишком дорогая.

— Ладно.

— Сегодня у тети будут гости, приедут родственники, так что…

— Я не хочу никого видеть. Давай останемся здесь, вдвоем. Почитаем, поиграем в лото, как когда-то.

— Вика…

— Тогда надо поскорее убираться отсюда. Послушай, нам никто не смеет указывать, что и как делать. Мне надоело. И ты здесь несчастна, я вижу. Поэтому говорю: оно того не стоит, уедем.

— Вика, дорогое мое дитя…

— Я уже не дитя, хотя меня и вырядили в кретинскую клетчатую юбку. Но я не позволю старой суке делать тебя несчастной!

Мне очень нравится, когда тетя Роза обнимает меня. Она теплая и уютная, от нее пахнет знакомыми духами, и я всегда с ней счастлива. Никому не позволю мне все испортить!

— Это моя племянница Роза и ее дочь Виктория.

Если кто-нибудь из них меня еще не рассмотрел, то вот подходящий случай. Плевать, это в последний раз.

— Тетя Левин, ваша внучка просто красавица, — говорит тетка, которая в первый вечер возмущалась мной.

Я давно заметила, что все тут думают одно, а говорят другое. И еще эти их улыбки…

На мне голубое шелковое платье, вышитое цветами, и такие же туфельки, но меня это совсем не радует. Меня здесь вообще ничего не радует. Разве что сделать Саре подножку, чтоб та упала со страшным грохотом и звоном, а самой нырнуть за спину дамы в жутком зеленом туалете и юркнуть на балкон…

Разбитая посуда летит во все стороны, а я радуюсь до упаду.

— Плохая девочка!

Голос из темноты прозвучал неожиданно. Там стоит парень, высокий и крепкий, с черными длинными кудрями, падающими на плечи, обтянутые смокингом.